Тропа Орка. Роман

Кагон — детское имя Армаддако Каго

Монтер — приемный сын Удондера

Блодро — мать Кагона

Ралого — сестра Кагона

Крандо Самс — отец Кагона

Келобар — отчим Кагона

Аргатру Сея — дядя Кагона

Гудареб Пус — глава разбойничьей банды гоблинов

Удонтер — торговец гончарными изделиями

Ратебран Железный Меч — вождь клана Железного Меча

Батог Кула — князь провинции Тефиз

Батог Дос — сын Батога Кула

Аргеброн Сай — вассал клана Перси

Рабрак Има — вассал клана Кровавые

Робрак Ова— князь провинции Фантом, вождь клана Фантом

Каго Хис — имя Кагон, полученное при поступлении на бугайскую службу

Громкар Сметненосец— глава клана Сметненосец, вассал вождя Робрака Ова

Орбан Шрам — один из самых влиятельных вассалов вождя Робрака Ова

Ванг — место рождения Армаддако Каго, провинция, принадлежащая клану Фантом

Рахиш — главный город провинции Фантом

Кнэту — провинция, принадлежащая клану Перси

Юнанис — главный город провинции Тефиз

Юнис — провинция, принадлежащая клану Кровавые

Глава первая
«ЭЛЬФ! ЭЛЬФ!»

— Это мой заяц!

— Нет, мой!

— Врешь!

Группа из девяти орченков табуном мчалась по полю, сшибая палками цветы. Они гонялись за зайцами. Кагону, сыну Крандо Самса , было шесть лет, его зеленое, но более человечное лицо походило на лицо эльфа. Он не выдался ростом, однако почти никто во всей деревне не мог превзойти его в драках и иных шалостях.

— Дурак! — крикнул Кагон, когда орк покрупней в схватке из-за зайца сшиб его с ног. Кагон сделал подножку другому приятелю, когда тот нечаянно наступил ему на ногу. — Заяц достанется тому, кто поймает его. Поймаешь, значит, твой, — сказал он, проворно вскочив на ноги и схватив зайца в прыжке. — Да!

С зайцем, держа его за уши, Кагон отбежал шагов на десять. Он оторвал ему голову, а остальное засунул себе в рот. Тело зайца наполняла кровь. Для здешних детей, не знавших вкуса крови Крюкорога, подобное лакомство было необыкновенным чудом. Косясь на мальчишек, Кагон выпил всю кровь и облизнулся. Остальные глазели на него, истекая слюной.

— Эльф! — крикнул рослый орк по кличке Нап, единственный, с кем Кагон не осмеливался тягаться. Почувствовав силу на своей стороне, к насмешкам присоединились и другие.

— Человек!

—Эльф!

— Эльф! Эльф! Эльф!

Теперь они кричали хором, даже Монтер, самый крохотный среди всех. Говорили, что ему восемь, но он не слишком перерос шестилетнего Кагона. Лицом, правда, он удался куда краше: темно-зеленый, с правильными оркскими чертами.

— И ты туда же! — воскликнул Кагон, гневно взглянув на Монтера. Ему было наплевать, что другие называют его эльфам, — все, но только не Монтер. — Или забыл, что я всегда заступаюсь за тебя, гоблин ты тупой?

Монтер смутился и принялся грызть ногти. Он был еще ребенком, но обвинение в неблагодарности ранило его куда больнее, чем сравнение с гоблином. А другие орченки уже отвернулись: забыв о зайцах, они разглядывали облако желтой пыли, поднимающееся далеко в поле.

— Глядите-ка, войско! — закричал один из них.

— Бугаи, — поправил другой. — Возвращаются с битвы.

Мальчишки замахали руками и завопили, приветствуя воинов.

Робрак Ова, вождь клана Фантом, и его сосед, Бондак Има, были заклятыми врагами, что постоянно приводило к стычкам на границе двух кланов. Однажды войска Бондака перешли границу, сожгли деревни и уничтожили посевы. В ответ войска Фантома вышли из Рахиша и разгромили противника, истребив всех до последнего. На следующую зиму у орков не было ни еды, ни крыши над головой, но своего вождя они не упрекали. Когда им выпадало голодать, они голодали; когда приходилось мерзнуть — мерзли. Вопреки расчетам Има, лишения только усиливали их враждебность к вождю соседнего клана.

Здешние дети видели и слышали все это с самого рождения, поэтому они встречали войско своего вождя с великой радостью.

— Бежим навстречу!

Они дружно бросились туда, где показалось войско, лишь Монтер и Кагон по-прежнему стояли не спуская друг с друга глаз. Малодушный Монтер хотел было присоединиться к остальным, но взгляд Кагона пригвоздил его к месту.

— Извини. — Монтер нерешительно подошел к Кагону и положил ему руку на плечо. — Извини, ладно?

Покрасневший от гнева Кагон дернул плечом, но, поняв, что Монтер вот-вот расплачется, несколько смягчился.

— Это все потому, что ты дразнил меня вместе с другими, — упрекнул он. — А они ведь и тебя дразнят. И гоблином называют, и по-всякому. Разве я когда-нибудь над тобой потешался?

— Нет.

— Даже гоблин, если мы его приняли в свою шайку, становится таким же, как все. Я всегда так говорю, верно?

— Точно. — Монтер отер глаза грязной рукой, размазав по щекам темные разводы.

— А все из-за того, что ты хнычешь, когда тебя обзывают гоблином. Пошли-ка на воинов посмотрим. Быстрей, а то уедут! — Взяв Монтера за руку, Кагон помчался вдогонку за остальными.

Из клубов пыли показались боевые громмамонты и знамена. В войске было примерно двадцать наездников-бугаев и две сотни пеших воинов. Следом шла пестрая толпа гоблинов-рабов, несших длинные пики, копья и колчаны со стрелами. Свернув с дороги, они пересекли долину и начали подниматься на берег реки Роот. Дети, успев опередить бугаев, уже взобрались на высокий берег. Кагон, Монтер, Нап и остальные принялись рвать дикие фиалки и розы и бросать их в воздух.

—Серег! Серег! — кричали они во весь голос, взывая к богу войны. — Слава нашим победоносным воинам! — Встречая воинов в деревне или в чистом поле, дети неизменно приветствовали их таким образом.

И командир войска, и бугаи-наездники, и пешие воины шествовали в полном молчании, их мужественные лица застыли, как маски. Они не остерегали орченков, чтобы те не попались под рог и лапы громмамонта (что привело бы к взрыву первого), и не отвечали на их восторженные возгласы хотя бы улыбкой. Этот отряд, похоже, был частью армии, отступавшей из-под Микавы, и с первого взгляда было ясно, что их там хорошо потрепали. И орки, и громмамонты выглядели смертельно изнуренными. Раненые, залитые кровью, опирались на плечи товарищей. Запекшаяся кровь черным лаком блестела на остриях и на древках копий. Пыль так покрыла потные лица, что виднелись одни лишь глаза.

— Напоить громмантов! — приказал командир.

Бугаи-наездники громким криком передали приказ по цепочке. Наездники спешились, остальные воины остановились как вкопанные. С тихими вздохами облегчения они повалились на траву.

Крепость Рахиш за рекой казалась отсюда совсем маленькой. Среди самураев был Роесаб, младший брат Робрака Всето. Окруженный полудюжиной молчаливых соратников, он уселся на раскладной походный стул и уставился в небо.

Воины принялись перевязывать раны. Судя по их бледности и унынию, они потерпели страшное поражение, но для орченков это не имело значения. Видя чужую кровь, они воображали себя омытыми кровью героями. Копья и пики, наконечники которых сверкали на солнце, убеждали в том, что враг истреблен. Гордость и восторг переполняли детские сердца.

— Серег! Серег! Победа!

Громмамонты напились, и орченки начали бросать им цветы, приветствуя их, как и орков.

Один из бугаев, держа громмамонта за поводья, обратился к Кагону:

— Эй, сын Самса! Как поживает твоя мать?

— Вы это мне?

Кагон подошел к бугаю и посмотрел ему прямо в лицо, поражавшее суровостью. Кивнув, бугай положил руку на потную голову Кагона. Лет ему было не больше двадцати. Ощутив тяжесть руки в кольчужной перчатке, принадлежащей воину, который только что возвратился с поля боя, Кагон преисполнился великой гордостью.

«Неужели наше семейство водит знакомство с такими самураями?» — удивился он. Друзья, выстроившиеся рядком поблизости, видели, как счастлив Кагон.

— Тебя ведь звать Кагон, верно?

— Да.

— Хорошее имя. Правда, очень хорошее имя.

Молодой бугай потрепал Кагона по затылку. Воин расслабил пояс на кожаных доспехах и выпрямился, не сводя глаз с лица Кагона. Внезапно какая-то мысль рассмешила самурая.

Кагон умел быстро обзаводиться друзьями, даже среди взрослых. А сейчас — оттого, что к его голове прикоснулся незнакомец, да к тому же воин, — его большие глаза вспыхнули светом гордости. Он мгновенно обрел свое обычное красноречие:

— Но меня, знаете ли, никто не зовет Кагоном, только мать и отец.

— Наверно, из-за твоего сходства кое с кем.

— С людьми и эльфами?

— Хорошо, что ты это понимаешь.

— Именно так меня все и зовут.

— Ха-ха-ха!

У бугая был зычный голос, и хохотал он громко. Тут же засмеялись и другие воины, а Кагон с деланным равнодушием достал из-за пазухи мертвого ужа и принялся его жевать. Кровь был сладок на вкус. Кагон равнодушно выплюнул кожу.

— Сколько тебе лет?

— Шесть.

— Вот как?

— А вы откуда?

— Я хорошо знаю твою мать.

— Неужели?

— Младшая сестра твоей матери часто заходит ко мне. Когда вернешься домой, передай матери мой поклон, скажи, что Аргатру Сея желает ей доброго здоровья.

Краткий привал закончился. Бугаи и обычные воины выстроились в цепочку и пошли вброд через реку. Еще раз глянув на Кагона, Сея торопливо сел на громмамонта. С топором и в доспехах он, казалось, лучился мощью и благородством.

— Скажи ей, что, когда все закончится, я заеду к. Саму.

Сея гикнул, пришпорил громмамонта и пустился догонять своих. Мутная вода заплясала вокруг копыт.

Кагон, ощущая во рту вкус сочного мяса змеи, глядел ему вслед.

***
Каждый раз, когда мать Кагона наведывалась в кладовую, она впадала в глубокое отчаяние. Зачем бы она ни шла — за мясом, за зерном или за дровами, — что-нибудь непременно оказывалось на исходе. При мыслях о будущем ком подкатывал к горлу. У нее было только двое детей — шестилетний Кагон и девятилетняя дочь Ралога, — и оба, понятно, еще не могли по-настоящему ей помочь. Муж, искалеченный в бою, все время неподвижно сидел у очага и глядел в одну точку под висящим чайником, даже летом, когда в очаге не разводили огня.
«И эти вещи… Хоть бы они сгорели», — думала она.
В сарае у стены стоял топор с черным дубовым древком, над ним висели шлем пешего воина и нечто, похожее на часть старых доспехов. В дни, когда ее мужу доводилось воевать, это снаряжение было самым ценным его достоянием. А сейчас оно было покрыто пылью и ни на что не годно, подобно своему хозяину. Она каждый раз при виде оружия и доспехов содрогалась от отвращения. Мысли о войне леденили ей душу.
«Что бы ни твердил муж, мой Кагон никогда не станет бугаем», — решила она для себя.
В пору сватовства Крандо Самса она считала, что бугай — самый достойный жених. Небольшой дом в Кисого, в котором она родилась и выросла, принадлежал бугайскому роду, и хотя Самс был всего лишь пешим воином, он входил в число соратников Робрака Всето. Когда они стали мужем и женой, дав обет «нажить тысячу тон ящи», оружие и доспехи служили символом их надежд, более важным, чем домашняя утварь, которой ей хотелось обзавестись. Ныне эти бессмысленные предметы, без сомнения, будили воспоминания о счастливой поре их супружества. Как далеки юношеские мечты от действительности. Суровая участь подтачивала мать Кагона под самый корень. Ее муж стал калекой, не успев прославиться в бою. Поэтому он вынужден был уйти со службы у вождя. Первые полгода они едва смогли прокормиться, и, в конце концов, Самсу пришлось заняться трудом раба. Сейчас он уже не способен даже на работу в поле.

Пришлось женщине взяться за дело. Прихватив с собой обоих детей, жена Самса собирала листья шелковника, пахала, молотила просо, ежедневно борясь с нищетой. Но что же дальше? Много ли сил осталось в ее тонких руках? При мысли об этом на сердце становилось холодно, как в пустом амбаре… Она с трудом собрала еды на ужин — просо, немного сушеной редьки, иногда мясо. Ей не исполнилось еще и тридцати, но тяжелые роды Кагона придали ее коже цвет неспелого персика.
— Кагон, я тут.
Кагон помчался на голос матери и ухватил ее за руку, в которой была бамбуковая корзинка с едой.
— Сегодня я встретил на берегу одного твоего знакомого!
— Кого же?
— Бугая! Аргатру, а дальше забыл. Он сказал, что знает тебя, и передал тебе поклон. Он положил руку мне на голову! Он долго со мной говорил!
— Это, верно, Аргатру Сея.
— Он был с целым войском! Они возвращались после сражения. И громмамонт у него отменный! Кто он?
— Сея живет неподалеку от храма Дзикоме.
— Правда?
— Он помолвлен с моей младшей сестрой.
— Как это — помолвлен?
— Что ты пристаешь?
— Я просто спрашиваю.
— Они собираются пожениться.
— Значит, он станет мужем твоей сестры? — Кагон необычайно обрадовался этой новости и рассмеялся.
Мать, глядя на его хищную ухмыляющуюся мордочку, поневоле сравнила сына с беспокойным зверенышем.
— Мама, у нас в амбаре лежит такой большой топор, да?
— Ну топор. На что он тебе?
— А можно я возьму его? Он такой старый! Папе он все равно не нужен.
— Опять играть в войну?
— А что в этом плохого? Можно?
— Нет! Ни в коем случае!
— Но почему?
— Сам подумай, что скажут, если сын раба начнет расхаживать с топором воина.
— Но ведь когда-нибудь я стану бугаем! — Кагон топнул ногой, как ребенок, которому не дали игрушку. Он понял, что просить бесполезно.
Мать поглядела на него, и слезы навернулись ей на глаза.
— Глупенький! — обругала она его и, неловко стерев слезы, потащила за руку. — Хоть немножко помоги сестре, воды принеси!
— Нет! Нет! — сопротивлялся Кагон, упираясь пятками в землю. — Нет! Ненавижу тебя! Дура! Ни за что!
Мать настойчиво тянула его за руку, но в этот миг из окна, послышался кашель и потянуло дымком из очага. Услышав голос отца, Кагон сразу же понурился и примолк. Самсу было под сорок, но, обреченный прожить остаток дней калекой, он обладал резким, хриплым голосом мужчины за пятьдесят.
— Вот пожалуюсь отцу, что с тобой нет сладу! — Пальцы матери разжались.
Кагон закрыл лицо руками и тихонько заплакал.
Глядя на маленького мальчика, дерзкого не по годам, мать сокрушенно думала о том, что из него вырастет.
— Блодро! Почему ты опять кричишь на Кагона? Зачем воевать с собственным сыном да еще и плакать? — спросил Самс из-за окна болезненно-раздраженным тоном.
— Тогда сам накажи его! — укоризненно возразила Блодро.
— За что же? — рассмеялся Самс. — За то, что он хочет поиграть с моим старым топором?
— Да.
— Он ведь только хотел поиграть.
— Ему нельзя.
— Он ведь мальчик, к тому же мой сын. Что в этом дурного? Ну-ка, дай ему топор!
Блодро изумленно поглядела в сторону окна и обиженно закусила губу.
«Я победил!» Кагон возликовал, упиваясь своей победой, но через мгновение, увидев, как по изможденному лицу матери катятся слезы, он забыл о радости.
— Ой, пожалуйста, не плачь! Не нужен мне никакой топор. Лучше помогу сестренке. — Он понесся в кухню, где сестра через деревянную трубку раздувала огонь в глиняной печке.
Кагон влетел в кухню с вопросом:
— Воды принести?
— Нет, спасибо, — ответила Ралого, удивившись его порыву. Она недоуменно покачала головой.
Кагон приподнял крышку бадейки для воды.
— Полное. Может, принести бобовую пасту?
— Нет, не приставай!
— Это я-то пристаю? Просто хочу тебе помочь. Что мне сделать для тебя? Может, мясо принести из амбара?
— Мама, кажется, собиралась принести.
— Ну, так что прикажешь мне делать?
— Веди себя хорошо. И мама будет довольна.
— А что, я разве плохо себя веду? Огонь есть? Давай я разведу! Ну-ка, подвинься!
— Сама справлюсь!
— Если ты только подвинешься…
— Погляди, что наделал! Все погасло!
— Врешь! Это у тебя все погасло!
— Неправда!
— Заткнись! — Кагон, разозлившись на дрова, которые не хотели загораться, ударил сестру по щеке.
Ралого, громко заплакав, позвала на помощь отца. Кухня и жилая комната располагались по соседству, поэтому голос отца тут же загрохотал в ушах у Кагона.
— Не смей бить сестру! Мужчине недостойно поднимать руку на женщину. Кагон, поди сюда! — послышался приказ из-за тонкой перегородки.
Кагон молча, с укоризной посмотрел на Ралогу. Мать вошла и застыла на пороге в отчаянии от того, что в доме, как всегда, ссорились.
Сасм был строгим отцом, самым грозным на свете. Кагон поплелся в соседнюю комнату. Он выпрямился и посмотрел на отца.
Крандо Самс сидел перед очагом. Под рукой у него была трость, без которой он уже не мог передвигаться. Его локоть покоился на деревянном ящичке с инструментами для вязания и плетения пеньки. Этим занятиям он, впрочем, предавался лишь под настроение. Таким образом, он вносил скудную лепту калеки в доход семьи.
— Кагон!
— Слушаю, отец.
— Не огорчай мать.
— Хорошо.
— И не ссорься с сестрой. Подумай о своем поведении. Как ты будешь вести себя, став взрослым, как будешь обращаться с женщинами, которые нуждаются в заботе?
— Но я… но я же не…
— Помолчи! Я пока не оглох! Я все о тебе знаю и о твоих проделках, хотя никогда не выхожу из этой комнаты.
Кагон задрожал. Он свято верил каждому слову отца. Самс не мог скрыть любовь, которую он питал к единственному сыну. Рука и нога изувечены, но благодаря сыну он, как казалось ему, будет жить вечно. Взглянув на сына, Самс сменил гнев на милость. Отец должен быть лучшим судьей своему ребенку. Самс даже в самом благодушном настроении, не мог вообразить, что этот невзрачный сопливый орченок со временем способен превзойти родителей и возродить славу семьи. И все же Кагон был его единственным сыном, и Самс лелеял в душе несбыточные надежды.
— Этот топор в сарае… Хочешь получить его?
— Ну… — Кагон покачал головой.
— Отвечай вразумительно.
— Хочу, но…
— Так и говори!
— А мама не разрешает.
— Все потому, что женщины ненавидят оружие. Жди здесь!
Взяв посох, Самс нетвердо побрел в соседнюю комнату. В отличие от обычного жилища бедного раба, в их доме было несколько комнат. Когда-то дом принадлежал родственникам Блодри. У Самса почти не было родичей, зато у его жены в округе жило великое множество родни.
Кагон не наказали, но он по-прежнему чувствовал себя неуверенно. Самс вернулся с одноручным топором, завернутым в холстину. Он принес не тот топор, что ржавел в амбаре.
— Кагон, этот топорик — твой! Носи его!
— Правда?
— Я бы не хотел, чтобы ты щеголял с ним на людях. Ты еще мал, и тебя просто засмеют. Расти побыстрее, чтобы никто не посмел издеваться над тобой. Обещаешь? Этот топор выковали для твоего деда… — Самс надолго замолчал, а потом продолжил, медленно выговаривая слова и не сводя с сына тяжелого взгляда: — Твой дед был рабом. Когда он решил искать лучшей доли и выбиться в люди, он попросил кузнеца выковать этот топор. У нашего рода Крандо когда-то имелись семейные хроники, но они сгорели в пожаре. В бурные времена многим семействам выпала такая же участь.
Лампа горела в соседней комнате, а та, в которой находились они, была озарена пламенем очага. Слушая отца, Кагон не отрывал глаз от огненных языков. Самс не знал, понимал ли его Кагон, но чувствовал, что не смог бы говорить об этом с женой или дочерью.
— Если бы семейные хроники уцелели, я бы поведал тебе о наших предках. Существует, однако, живое фамильное древо, и ты — его наследник. Вот оно. — Самс погладил вену у себя на запястье. — Это кровь рода Крандо.
Таков был отцовский урок. Кагон кивнул и стиснул свое запястье. И в его теле текла такая же кровь. Вот оно, самое живое фамильное древо!
— Мне неизвестны наши предки до твоего деда, но я убежден, что среди них были и великие орки. Возможно, бугаи или шаманы, но кровь их жива, и я передал ее тебе.
— Да, — кивнул Кагон.
— Из меня, увы, не вышло великого человека. Я — жалкий калека, поэтому ты, Кагон, должен стать великим человеком!
— Отец, — произнес Кагон, широко раскрыв глаза, — что я должен сделать для этого?
— Нет предела тому, чего ты можешь достичь. Я умру спокойно, если ты станешь бесстрашным воином и сбережешь топор своего деда.
Кагон промолчал. Он выглядел растерянным. Он не был уверен в себе и тщательно избегал отцовского взгляда.
«Что ж, естественно, он ведь еще дитя», — подумал Самс, заметив смятение сына. Пожалуй, дело не столько в крови, которая течет в жилах, а в окружении, где живет орк. От этой мысли сердце его наполнилось горечью.
Блодро тем временем приготовила ужин и молча сидела в углу, ожидая, пока муж закончит говорить. Их мечты о будущем сына не совпадали. Ей была ненавистна сама мысль о том, что муж сделает из Кагона бугая. Она в душе молилась о счастье сына. Какое безрассудство обращаться с подобной речью к малому ребенку! «Кагон, отец говорит все это из ожесточения! — хотелось воскликнуть ей. — Ты совершишь страшную ошибку, последовав по его стопам. Уродился дурачком, так оставайся им, но, пожалуйста, стань рабом, пусть даже у тебя лишь клочок земли». Вслух же она сказала:
— Ладно, давайте ужинать. Кагон, Ралого, садитесь поближе к очагу.
Она раздала всем миски и дощечки для еды. Ужин ничем не отличался от любого другого в их доме и состоял из одного жидкого просяного супа. Самс, как обычно, почувствовал обиду и стыд, потому что был главой семейства, неспособным прокормить жену и детей. Кагон и Ралого, жадно схватив миски, раскрасневшись, уплетали скудную еду. По их аппетиту нельзя было заподозрить детей в том, что трапеза казалась им нищенской, ведь они и не знали других кушаний.
— Хозяин лавки подарил мне бобовую пасту. У нас еще остались сушеные овощи и каштаны в амбаре, так что Ралого и Кагон должны есть как следует, — сказала Блодро, пытаясь подбодрить мужа. Сама она не притронулась к пище, пока дети не наелись досыта и отец не отодвинул от себя миску. Сразу после ужина все отправились спать, как было принято в деревне. После заката никто не зажигал света в Реканаму .
С наступлением тьмы отзвуки постоянных сражений — оркские шаги по дорогам и полям — становились слышны издалека. И беженцы, и гонцы с тайными поручениями предпочитали передвигаться ночью.
Кагону часто снились страшные сны. Были они отголоском этой тайной ночной жизни или образы сражений за власть на этой земле заполняли его сознание? Этой ночью он во сне лягнул Ралого, лежавшую рядом на циновке, а когда сестра вскрикнула от неожиданности, завопил:
— Серег! Серег! Серег!
Вскочив с постели, он насторожился, как перед дракой. Мать успокоила его, но Кагон еще долго ворочался без сна.
— Прижги ему шею моксой, — распорядился Самс.
— Зря ты показал ему топор и рассказал о предках, — отозвалась жена.
***
На следующий год в доме случились большие перемены: от тяжелого недуга умер Самс. Глядя в лицо покойного отца, Кагон не плакал. На похоронах он баловался и дурачился.
Осенью, когда Кагону пошел восьмой год, к ним в дом понаехала многочисленная родня. Весь вечер они готовили колобки из щея, пили кровь Крюкорога и распевали песни. Один из родичей объяснил Кагону:
— У тебя будет новый отец. Он был другом Самса и тоже состоял на службе у вождей Робраков. Его зовут Келобар. Ты должен стать ему почтительным сыном.
Набив рот колобком, Кагон заглянул вглубь дома. Мать накрасила лицо и выглядела необычно привлекательной. Рядом с нею был пожилой незнакомец, и она не смела поднять на него глаза. Картина эта привела Кагона в восторг.
— Серег! Серег! Цветы для новобрачных! — закричал он. Этой ночью мальчик веселился больше всех гостей.
И вновь наступило лето. Высоко поднялись колосья в поле. Каждый день Кагон вместе с остальными деревенскими ребятишками голышом купался в реке, ловил и ел маленьких красных лягушек в поле. Мясо полевых лягушек было даже вкуснее крови зайцев. Блодро научила Кагона есть лягушек. Она сказала, что это лучше любого лекарства для детей, — и сразу же лягушки стали его любимым лакомством.
Отчим разыскивал Кагона каждый раз, когда пасынок играл со сверстниками.
— Эльф! Эльф! — издали кричал Келобар.
Отчим оказался неутомимым тружеником. Не прошло и года, как он поправил дела семейства настолько, что о голоде забыли. Кагона нагружали мелкой работой по хозяйству, и трудиться ему надлежало с утра до ночи. Если он отлынивал или шалил, тяжелая рука Келобара повсюду настигала его. Кагон возненавидел новые порядки в семье. Работа его не страшила, но ему хотелось хотя бы на мгновение ускользнуть от пристального взгляда отчима. Каждый день, невзирая на множество дел, Келобар позволял себе короткий послеобеденный отдых, а Кагон тут же исчезал из дому. Счастье длилось недолго — издалека вырастала фигура Келобара и слышался его голос:
— Эльф! Куда подевалась наш эльф?
Кагон мгновенно прятался в высоких зарослях проса. Иногда Келобару надоедало искать орченка и он поворачивал назад. Кагон выскакивал из укрытия с победным кличем, каждый раз забывая, что вечером не получит ужина и будет наказан. Он забывал обо всем на свете, увлекшись играми.
Сегодня Келобар раздраженно рыскал по полям:
— Куда запропастился этот дьявол?
Кагон взобрался на высокий берег реки.
Келобар, поднявшись на берег, обнаружил там Монтера, стоящего в полном одиночестве. Монтер, единственный из мальчишек, носил одежду и летом. Он никогда не купался и не ел красных лягушек.
— Ты из посудной лавки? Не видел, куда спряталась наш эльф? — спросил Келобар.
— Не знаю, — ответил Монтер.
— Если ты соврал, тупой гоблин, я пойду к твоему отцу и пожалуюсь, — припугнул его Келобар.
Трусливый Монтер побледнел.
— Он вон там прячется. — Он указал на маленькое суденышко у берега.
Увидев приближающегося отчима, Кагон выскочил из лодки, как крошечный водяной.
Келобар хуком с лева сшиб мальчика с ног. Кагон разбил губы о камень, изо рта хлынула кровь.
— Ай, больно!
— Поделом тебе!
— Извините меня!

Залепив Кагону ногой по почкам, Келобар схватил его за руку и поволок домой. Келобар называл пасынка не иначе как эльфом, но относился к нему неплохо. Желая поскорее выбраться из нищеты, он держался с домашними строго и надеялся вдобавок исправить характер Кагона даже силой, если понадобится.
— Тебе уже девять лет, а ты бездельник непутевый! — прикрикнул Келобар.
Дома он еще несколько раз ударил мальчика кулаком. Мать Кагона попыталась было защитить сына.
— Нечего с ним нежничать! — огрызнулся Келобар.
Он ударил Кагона еще раз, когда Блодро заплакала.
— Чего слезы льешь? Я бью этого дрянного эльфа, желая ему добра. Одни неприятности от него!
Поначалу Кагон, когда отчим занимался рукоприкладством, закрывал лицо руками и просил прощения. Теперь он плакал в три ручья, как полоумный в истерике, и выкрикивал бранные слова:
— За что? Скажи! Неизвестно откуда взялся и прикидываешься тут отцом! Задираешь нас, а вот мой настоящий отец…
— Как ты смеешь? — Мать бледнела, вздыхала и подносила руку к губам.
— Сопляк! Нашелся умник! — гремел Келобар, впадая в неистовый гнев.
Он запирал Кагона в амбаре и запрещал жене кормить его. До самой темноты вопли Кагона оглашали дом.
— Выпусти меня! Дурак! Болван! Ты что, оглох? Дождешься, что я сожгу здесь все дотла!
Он выл по-собачьи, но к полуночи засыпал. Однажды Кагон услышал чей-то голос у самого уха:
— Кагон! Кагон!
Ему снился покойный отец. Спросонья он воскликнул: «Отец!» Потом различил во мраке фигуру матери. Блодро тайком принесла немного еды:
— Поешь и успокойся. А утром я попрошу у отца прощения за тебя.
Он покачал головой и ухватился за материнский рукав:
— Ложь! Он мне не отец. Мой отец умер!
— Почему ты постоянно твердишь такие глупости? Почему не хочешь вести себя хорошо? Сколько я умоляла тебя слушаться отца! — Каждый разговор с сыном был для Блодро как острый нож, но Кагон не понимал, почему мать вдруг начинала судорожно рыдать.
На следующее утро, едва встало солнце, Келобар обрушился на жену с попреками:

— Ты обманула меня и отнесла ему ночью еду, верно? Его никак не исправить из-за твоих потачек. И пусть Ралого тоже не подходит к амбару!
Ссора длилась полдня, пока Блодро опять в слезах не ушла куда-то одна. Под вечер она вернулась с шаманом из храма Дзикоме. Келобар не спросил, где она пропадала. Он сидел перед домом вместе с Ралого и плел циновку. Увидев жену, он лишь нахмурился.
— Келобар, — сказал шаман, — твоя жена просит нас взять в ученики твоего сына. Ты согласен?
Келобар молча посмотрел на Блодро, которая стояла у задних ворот и тихо всхлипывала.
— Ну что ж… По-моему, это совсем неплохо. Но ведь нужен поручитель.
— К счастью, жена Аргатру Сея согласилась. Они живут недалеко от храма. И она, насколько мне известно, сестра твоей жены.
— Вот как! Она и у Сея побывала?
Келобар помрачнел, хотя и не возражал против отправки Кагона в храм, но разговаривал с шаманом односложно.
Дав какое-то распоряжение Ралого, он пошел приводить в порядок инструменты и проработал до конца дня с угрюмым видом.
Кагон, выпущенный из амбара, выслушал еще одно материнское наставление. Ночью его искусали комары, и лицо у него распухло. Узнав, что его решили отправить в храм, он разрыдался, но быстро утешился:
— Там мне будет лучше.
Шаман засветло собрал все, что могло понадобиться Кагону, и, когда наступила пора прощаться, даже Келобар выглядел опечаленным.
— Послушай, Эльф, в храме тебе придется вести себя иначе. Таких озорников там держат в строгости. Научись читать, писать и возможно разговаривать с природой, и мы скоро увидим тебя настоящим шаманом.
Кагон, пробормотав что-то в ответ, поклонился. Из-за ограды он несколько раз обернулся на мать, провожавшую его взглядом.
Маленький храм стоял на вершине горы, неподалеку от деревни. Это был шаманский храм секты Нитирэн. Настоятель преклонных лет не вставал с постели. Два молодых шамана следили за храмом и хозяйством.
Деревня пришла в упадок из-за многолетних междоусобиц, и учеников в храме осталось немного. Кагон, быстро приспособившись к новым условиям, работал прилежно, словно переродившись. Он был сообразительным и трудолюбивым. Шаманы относились к нему с добротой и обещали научить всему, что знали сами. Каждый вечер они занимались с Кагоном каллиграфией и другими науками. У ученика оказалась блестящая память. У Кагона получалось даже выращивать небольшие кусты всего за несколько часов…
— Вчера я встретил твою мать, рассказал ей о твоих успехах, — однажды сообщил ему один из шаманов.
Кагон толком не понимал, чем именно он расстраивал мать, но радости у них всегда были общими.
Осенью, когда Кагону исполнилось десять, пребывание в храме начало тяготить его. Молодые шаманы разошлись по окрестным деревням за работой. Предоставленный самому себе, Кагон достал припрятанные деревянный топор и волшебную палочку и отправился на вершину холма.
— Эй вы, презренные враги! А ну, нападайте на меня, откуда хотите! — обратился он к деревенским мальчишкам, всегда готовым поиграть в войну.
В неурочный час внезапно ударил большой колокол храма. Люди внизу растерянно озирались. Сверху полетели камни, обломки черепицы. Один из них поранил девочку, работавшую в огороде.
— Это тот мальчишка из храма. Собрал наших ребят, и опять играют в войну.
Четверо взрослых поднялись на гору и подошли к главному храму. Ворота широко распахнуты, а все внутри покрыто пеплом. И молельня, и святилище разгромлены, курильницы сломаны, знамена выглядели как тряпки, золотой парчовый занавес разорван, а клочья разбросаны вокруг, барабан продырявлен.
— Сёбо! Ёсаку! — Родители скликали своих детей. Кагона нигде не было видно, все остальные тоже куда-то внезапно исчезли.
Стоило взрослым спуститься с горы, в храме вновь начался переполох. Слышался треск раздираемой материи, летели камни, опять ударил колокол. Солнце село, и мальчишки в синяках и кровоподтеках едва приковыляли домой.
Молодые шаманы, возвращавшиеся из странствий, ежевечерно выслушивали жалобы крестьян на безобразия в храме, но они застыли в ужасе, увидев учиненный погром. Курильница перед алтарем была разбита пополам.
Оба шамана смертельно побледнели. Настоятель мог окончательно слечь после доклада о случившемся.
— Наверняка Эльф, — сказал один из шаманов.
— Не иначе, — согласился второй. — Никто больше не способен на подобное злодейство. У него шаманской силы очень много, но управлять ею, он не научиться никогда, потерял много лет.
— Как нам быть?
Они привели Кагона и ткнули его носом в осколки курильницы. Кагон не помнил, что сломал ее, однако сказал:
— Извините!
Это слово привело шаманов в неистовство, потому что орченок держался спокойно и не проявлял признаков раскаяния.
— Варвар! — сказали они и, скрутив руки ему за спиной, привязали к большой колонне внутри храма. — Оставим тебя здесь на день-другой. Может, крысы сожрут тебя.
Кагона наказывали так уже не раз. «Завтра придут друзья, — с горечью думал он, — а я не смогу с ними играть». И они действительно пришли, но, увидев, что Кагон наказан, убежали.
— Развяжите меня! — заорал он им вслед. — Или я изобью вас!
Пожилые шаманы и рабы, заходившие в храм, потешались над ним:
— Настоящий Эльф!
Кагон сумел совладать с собой и поклялся: «Я вам еще покажу!» Его хилое тело, привязанное к колонне, вдруг налилось силой, но он никому не сказал о пережитом чуде и, осознав знак свыше, лишь насупился, проклиная свои невзгоды.
На какое-то время он провалился в сон и пробудился от собственного похрапывания. День тянулся невероятно долго. Изнывая от скуки, он уставился на разбитую курильницу. По днищу сосуда мелкими буквами шла надпись: «Неизменно служи Добру. Горо».

Горо был гончаром. Ближайшая деревня Тосэ, собственно говоря, и вся округа славились своими гончарами. Раньше Кагон не было дела до этого ремесла, но сейчас, разглядывая расписные черепки сосуда, он размечтался.
Любопытно, где все это находится? Высокие горы и каменные мосты, башни и существа, одежда и лодки, каких он никогда не видел в родных местах, были нарисованы, синим на белом фарфоре. «Что это за страна?» — задумался он. Разве можно оставить без ответа такой вопрос. Он был смышленым и любознательным орченком, и ему не терпелось раскрыть секрет рисунка. Незнание должно восполниться фантазией.
Неужели и правда где-то есть такая страна?
И пока он терялся в догадках, что-то мелькнуло у него в голове — нечто такое, о чем он читал или слышал, но уже позабыл. Кагон сосредоточенно думал.
Территория Орды Тьмы! Вот что! Это же Орда Тьмы!
Он обрадовался, что память не подвела его. Глядя на расписной фарфор, он мысленно перенесся в Орду.
Долгий день подошел к концу. Шаманы вернулись с работ. Они полагали, что найдут Кагона заплаканным, но он радостно ухмылялся.
— Любые наказания ему нипочем. Нам не справиться с этим сорванцом. Лучше отослать его назад к родителям.
Тем же вечером один шаман, покормив орченка, повел его в долину к дому Аргатру Сея. Хозяин лежал на татами, а рядом горел светильник. Он был бугаем и привык сражаться с утра до ночи. В редкие дни отдыха он не находил себе места от пустого времяпрепровождения. Успокоение и расслабленность крайне опасны — к ним очень легко пристраститься.
***
— Цуэ!
— Да? — донесся из кухни голос жены.
— Посмотри, кто к нам стучится!
— Может, опять гоблины топают?
— Нет, кто-то в ворота стучит.
Вытерев руки, Цуэ вышла и тут же вернулась.
— Шаман из Дзикоме. Он привел Кагона. — Тень недовольства пробежала по ее молодому лицу.
— Ага, — сказал Сея, ожидавший чего-то в этом роде, и рассмеялся. — Похоже, Эльфа выгнали взашей.
Сея выслушал подробный рассказ шамана о случившемся. Аргатру платил за обучение Кагона, поэтому ему пришлось извиниться и взять на себя ответственность за мальчика.
— Коли из него не получится шамана, ничего не поделаешь. Отправим его домой в Реканаму. Вы не обязаны держать его в храме. Сожалею, что он доставил всем столько хлопот.
— Пожалуйста, сообщите всю правду его родителям, — попросил шаман.
В обратный путь он зашагал веселее, словно сбросил с плеч тяжелую ношу. Кагон остался один. Он с любопытством огляделся по сторонам, гадая, в чей дом попал. По дороге в храм он не заходил к Сея, да ему и не сказали, что его родственники живут по соседству.
— Ну что, парень, ты уже ужинал? — с улыбкой спросил Аргатру.
Кагон покачал головой.
— Вот свежее мясо. Угощайся!
Набив рот, Кагон осмотрелся и заметил копье, висевшее над входом, и кожаные доспехи, а затем изучающе уставился на Сея.
А тот тем временем размышлял: «Неужели Кагон и впрямь ни на что не годен?» Ему орченок не показался глупым. Он прямо посмотрел в глаза гостя, но тот не отвернулся и не потупился. Ничто в нем не говорило о недостатке ума. И он дружелюбно улыбался Сея.
Наконец Аргатру, выиграв игру в гляделки, расхохотался:
— А ты подрос! Помнишь меня, Кагон?
В памяти Кагона всплыл туманный образ бугая, который четыре года назад положил ему руку на голову.
Сея, как это было заведено у бугаев, ночевал обычно в замке Рахиш или на ратном поле. Изредка ему удавалось побыть дома с женой. Вчера он неожиданно приехал домой, а уже завтра ему предстоял путь в Рахиш. Цуэ не знала, сколько месяцев ей придется ждать новой встречи с мужем.
«Злополучный ребенок», — подумала Цуэ. Прибытие Кагона оказалось весьма некстати. Она в растерянности глядела на орченка. О чем только думают ее родные? И неужели это действительно ее племянник?
Она услышала пронзительный голос Кагона из комнаты мужа:
— Это ты был тогда на берегу реки! С отрядом бугаев! На громмамонте!
— А, вспомнил?
— Конечно! — И он продолжил уже смелее: — Выходит, мы с тобой родственники. Ты помолвлен с младшей сестрой моей матери.
Цуэ со служанкой-гоблином отправились за подносами. Цуэ раздраженно прислушивалась к речи племянника, говорящего по-деревенски громко. Раздвинув фусума, она позвала мужа:
— Обед готов.
Сея и мальчик в тот момент мерились силой на руках. Лицо Кагон налилось краской, тело напряглось. Сея тоже был увлечен поединком, как ребенок.
— Обед? — рассеянно переспросил он.
— Стынет ведь.
— Ну, так поешь сама. Этот мальчуган — крепыш. Мы славно забавляемся. Ха-ха-ха! Да, чудный малый!
Аргатру, покоренный непосредственностью Кагона, с головой ушел в игру. Кагон, умевший подружиться с кем угодно, разве что не таскал дядюшку за нос. От состязания на руках они перешли к фигурам на пальцах, потом стали передразнивать друг друга. Детские шалости продолжались, пока Сея не нахохотался до слез.
***
На следующий день, перед отъездом в замок, Сея, к явному неудовольствию жены, предложил:
— Слушай, если его родители не против, может, оставим Кагона у нас? Не думаю, что от него будет прок, но он забавнее домашнего шута-гоблина.
Цуэ решила отговорить его. У садовых ворот она сказала мужу:
— Нет. Зачем докучать твоей матери. Пустая затея.
— Ну, как знаешь.
Цуэ понимала, что стоит мужу уехать из дому, как все его мысли сразу же поглощаются службой и бесконечными битвами. «Вернется ли он живым? — подумала она. — Почему для мужчины так важно прославиться?» Цуэ провожала его взглядом, грустно представляя долгие месяцы одиночества. Закончив дела по дому, она повела Кагона в Реканаму.
— Доброе утро, госпожа, — приветствовал Цуэ встретившийся по дороге путник.
Он походил на купца, владеющего большим делом. На нем была накидка из дорогой ткани, кожаные таби с узором из цветков вишни, за поясом короткий меч. Добродушный на вид орк, лет сорока.
— Вы жена Сея, верно? Куда держите путь?
— К сестре, в Рекаеаму. Веду домой этого орченка. — На всякий случай она покрепче сжала руку Кагона.
— Ах, этого молодого господина! Это его выгнали из Дзикоме?
— А вы уже знаете?
— Ну разумеется. Я, собственно говоря, как раз из храма возвращаюсь.
Кагон тревожно огляделся по сторонам. Его никогда не называли молодым господином. От стыда за выходки в храме он покраснел.
— Неужели вы ходили в храм из-за него?
— Да. Шаманы сами явились ко мне с извинениями за то, что курильница, которую я пожертвовал храму, разбита.
— И конечно, разбил ее этот дьявол!
— Ну что вы, не стоит так говорить. С любым может случиться.
— Говорят, что это редкая и прекрасная вещь.
— Самое обидное, что это творение рук Горо, которого я сопровождал в путешествии по территории Орды. Несколько лет назад он скончался от болезни. После его смерти было изготовлено много всевозможной утвари из сине-белого фарфора с печатью «Сделано Горо», но все это подделки, жалкие подражания. Единственный мастер, побывавший на территории Орды Тьмы и освоивший искусство тамошних гончаров, обретает, увы, в ином мире.
— Я слышала, что вы усыновили его сына Монтера.
— Верно. Дети дразнят его гоблином. В последнее время он вовсе не выходит на улицу.
Купец внимательно посмотрел на Кагона. А тот, неожиданно услыхав имя Монтер, гадал, что у важного господина на уме.
— Знаете ли, — продолжил купец, — Кагон, оказывается, единственный, кто всегда защищал Монтера, поэтому, услышав о печальном происшествии в храме, он попросил меня вмешаться. Выяснилось, однако, что мальчик натворил и много других шалостей. Шаманы рассказали о его дурном поведении и отказались принять его обратно, несмотря на мои уговоры. — Грудь купца заходила ходуном от зычного хохота. — Решать, конечно, его родителям, но если они надумают отдать его еще куда-нибудь, я с радостью помогу, если мой дом и мое дело покажутся им подходящими, он, по крайней мере, подает надежды.
Вежливо попрощавшись, купец пошел своей дорогой. Ухватившись за рукав Цуэ, Кагон несколько раз посмотрел ему вслед:
— Скажите мне, тетушка, кто этот орк?
— Его зовут Удонтер. Он владеет гончарными мастерскими в нескольких княжествах.
Некоторое время они шли молча.
— А территория Орды, это где? — внезапно спросил Кагон, продолжая размышлять над услышанным.— Большая это страна? Есть там крепости и бугаи, как у нас? Бывают ли битвы?
— Не говори глупостей! И вообще, лучше помолчи, ладно?
Теперь уже Цуэ попыталась освободить руку из цепких пальцев племянника, но Кагон даже не обратил внимания на ее усилия. Задрав голову, он пристально смотрел на лазурный небосвод. Небо изумляло его, казалось истинным чудом. Почему оно такое необыкновенно синее? Почему орки не могут оторваться от земли? Если бы орки могли летать, как птицы или горгульи, он слетал бы к Орде. И в самом деле, птицы, нарисованные на курильнице, были точно такими как здесь, в Ванге. Одежда существ отличалась, он хорошо запомнил это, другими были корабли, но птицы привычные. Значит, у птиц нет стран; небо и земля целиком принадлежат им.
«Хорошо бы побывать в других странах», — подумал он.
Кагон никогда прежде не замечал, как убог его родной дом. Когда они с Цуэ вошли внутрь, он впервые увидел, что даже днем в нем темно. Келобара дома не оказалось, он, вероятно, ушел по своим делам.
— Одно горе с ним, — вздохнула Блодро, выслушав рассказ о случившемся в храме.
Мальчик держался невозмутимо. Глядя на сына, Блодро не испытывала гнева. Она изумлялась, как он вырос за два года. Кагон искоса уставился на младенца, которого мать кормила грудью. Выходит, в их семействе прибавление. Не говори ни слова, он вдруг взял дитя за голову, отнял от материнской груди и стал внимательно рассматривать ребенка.
— Когда родился этот ребенок? — спросил Кагон.
Не отвечая на вопрос, Блодро произнесла:
— Ты теперь старший брат и должен быть примером братику.
— Как его зовут?
— Кукоти.
— Странное имя, — взволнованно произнес Кагон, испытывая неведомое чувство власти над младенцем, превосходство старшего брата, который подчинит своей воле младшего.
— С завтрашнего дня, Кукоти, — пообещал он, — будешь кататься у меня на спине.
Обращался он с младенцем неловко, и тот заплакал.
Отчим вернулся домой, когда Цуэ собралась домой. Блодро успела поведать сестре, что Келобару надоело надрываться в поле, чтобы выбраться из нищеты, и он пристрастился к крови Крюкорога. И сейчас лицо его было подозрительно красным от возлияний.
Обнаружив Кагона, он завопил:
— Ах ты, негодяй! Тебя вышвырнули из храма и ты посмел явиться мне на глаза? — завопил он, увидев пасынка.

Громмамонт - это крупное серое животное, весом до тонны, обладающее огромной силой. На большом расстоянии громмамонта можно перепутать с носорогом. Он имеет толстую шкуру, которая отражает большинство заклятий и проклятий, острый рог на носу и длинный хвост, похожий на веревку. У громмамонтов обычно рождается один детёныш.
Громмамонт нападает только если его раздразнить, и последствия этого, как правило, весьма плачевны. Рог громмамонта протыкает всё что угодно, от кожи до металла, и содержит вещество, которое, проникнув в тело жертвы, взрывается.
Популяция громмамонтов невелика, так как самцы часто взрывают друг друга во время брачного периода. Рога, хвосты и взрывающееся вещество громмамонтов используются для приготовления зелий.

Крупное, пурпурно-серое горбатое существо, с двумя очень длинными острыми рогами, крюкорог передвигается на больших четырехпалых лапах и обладает крайне агрессивным характером. Нередко наблюдалось, как гоблины ездят на крюкорогах, несмотря на то, что последние с большой неохотой поддаются приручению, и большинство наездников покрыты шрамами от атак крюкорогов. Толчёный рог крюкорога применяется в процессе приготовления зелий, несмотря на исключительную дороговизну, объясняемую сложностью его добывания. Кожа крюкорога отличается даже большей прочностью, чем кожа дракона, и защищает от многих заклинаний. Кровь крюкорога является любимым напитком орков.

Отрывок этого стиха будет встречаться во второй части романа. Надеюсь вам понравиться, а если нет прошу написать, что нужно исправить.

РАЗБОЙНИК ПУС
Кагон прожил дома больше года. Ему исполнилось одиннадцать. Стоило Келобару на миг потерять орченка из виду, как он принимался искать его и неистово браниться:
— Эльф! Хворост собрал? Нет? Почему бросил его в поле?
Едва Кагон пытался возразить, тяжелая рука отчима с глухим стуком обрушивалась ему на голову. В такие минуты мать, за плечами у которой был привязан младенец, молча отворачивалась. Лицо ее приобретало болезненное и обиженное выражение, словно наказывали не сына, а ее саму.
— Одиннадцатилетний орк обязан помогать старшим. Будешь снова отлынивать от дел да играть, все кости тебе переломаю!
Брань Келобара обижала Кагона, однако после изгнания из храма он старался по мере сил помогать по хозяйству. Мать порой по неразумению пыталась заступиться за него, и тяжелая рука и угрюмый голос Келабара становились особенно жестокими. Блодро решила, что лучше не обращать внимания на сына. Теперь Келобар нечасто работал в поле, зато его часто видели далеко от дома. Он уходил в город, напивался там, а дома обрушивался на жену и детей с проклятиями.
— Как бы я ни надрывался, из нищеты не вырваться! — причитал он. — Слишком много нахлебников, а налоги растут с каждым днем. Коли не эта мелюзга, я бы стал вольным бугаем! И пил бы самую отменную кровь Крюкорога , но я скован по рукам и ногам!
После пьяных сетований он часто приказывал жене сосчитать, сколько у них осталось денег, и посылал Ралого или Кагона купить кровь. Порой дети бегали в лавку глубокой ночью.
Кагон изредка давал волю своим чувствам, если отчима не было поблизости. Он плакал, Блодро обнимала и утешала его.
— Мама, я хочу уйти из дому и начать работать, — сказал он однажды.
— Пожалуйста, останься с нами. Если бы не ты… — Ее речь заглушили рыдания, но она тут же тщательно стирала со щеки каждую слезинку.
Кагон не мог спорить с плачущей матерью. Ему хотелось сбежать, но он понимал, что нужно остаться и терпеть бесконечные несчастья и унижения. Он жалел мать, но естественные для его возраста желания играть, есть досыта, учиться, убежать на волю не давали покоя его душе. Злобный норов и тяжелые кулаки Келобара лишили Кагона всех радостей детства.
— Поешь дерьма! — пробормотал он, и ярость объяла пламенем его тщедушное тельце.
Раздор между пасынком и отчимом в конце концов стал непереносимым.
— Отдай меня в работники, — сказал Кагон. — Лучше жить у чужих людей, чем оставаться в этом доме.
Келобар не возражал:
— Ладно. Иди куда хочешь и объедай кого-нибудь другого. Но в следующий раз, когда тебя вышвырнут за ворота, не смей сюда возвращаться.
Он говорил совершенно серьезно, хотя Кагону было всего одиннадцать лет. Они спорили на равных, как взрослые, что еще больше повергало Келоббара в бешенство.
Кагон нанялся в работники в деревенскому красильщику.
— Только болтает, а работать не хочет. Полеживает себе на солнышке и пузо чешет, — сказал один из мастеровых.
Вскоре все начали в один голос твердить:
— Из этого орка не выйдет толку.
Кагон вернулся в отчий дом.
Келобар мрачно посмотрел на него:
— Ну что, Эльф? Нашел дурака, который будет задаром кормить лентяя? Дошло до тебя теперь, почему следует почитать родителей?
Кагон хотелось воскликнуть: «Я не таков, как обо мне говорят!» — но вслух он заявил:
— Главный бездельник в доме — ты. В поле не работаешь, играешь в кости и пьешь кровь на лошадином рынке. Все в округе жалеют мою мать.
— Как ты смеешь говорить с отцом в таком тоне?!
От громового голоса отчима мальчик вздрогнул, но Келобар уже начал по-иному смотреть на пасынка. «Потихоньку, — подумал он, — мальчишка растет». Кагон с каждым днем становился крепче. Взгляд его на родителей и их жилище был не по-детски серьезным. Глаза Кагона раздражали, пугали и тревожили непутевого отчима.
— Нечего прохлаждаться! Отправляйся искать работу! — приказал он.
На следующий день Кагон отправился к деревенскому бондарю. Оттуда его выгнали через месяц.
— Он просто невыносим, — жаловалась жена хозяина.
Мать Кагона не могла взять в толк, почему ее сын нигде не приживается. Кагон нанимался и в другие места: в лавку циновщика, в трактир на лошадином рынке, к кузнецу. Но нигде не задерживался больше полугода. Слухи о его нерадивости разошлись по округе, и никто уже не решался ни взять его в услужение, ни порекомендовать знакомому.
— А, это никудышный орк из дома Келобара! Ни на что не годен, к тому же грубиян и забияка.
Мать Кагона чувствовала себя неловко. Она стыдилась сына, а в ответ на дурные отзывы о нем сама жаловалась на никчемность Кагона.
— Ума не приложу, что с ним делать, — сокрушалась она. — Работу в поле ненавидит и по дому делать ничего не желает.
Весной, когда Кагону пошел четырнадцатый год, Блодро сказала ему:
— На этот раз ты должен исправно трудиться, иначе моя сестра не посмеет взглянуть в глаза мужу, господину Аргатру. Все станут смеяться и говорить: «Вот, опять!» Если тебя еще раз выставят за дверь, не жди моего прощения.
На следующий день тетя повела его в Ванкуси. Большой красивый дом, в который они пришли, принадлежал Удонтер, богатому гончару и купцу. Монтер вырос в бледно-зеленного шестнадцатилетнего юношу-орка; помогая приемному отцу, он и сам мало-помалу освоил гончарное дело.
В лавке у гончара строго соблюдались различия между хозяином и работниками. Во время разговора Кагон смиренно стоял на коленях на деревянной галерее, а Монтер находился в доме, ел колобки из щея и весело болтал с родителями.
— Ага, явился эльф бедного Самса! Отец твой умер, а Келобар стал тебе отчимом. Ты, значит, хочешь поступить ко мне на службу. У нас все работают в поте лица.
Тирада была произнесена столь назидательным тоном, что оставалось лишь изумляться рассудительности юного Монтера.
— Да, мой господин, — ответил Кагон.
Его отвели в помещение для работников, где слышны были смех и голоса хозяев, находившихся в гостиной. Былой приятель не выказывал ни малейших признаков дружелюбия, поэтому Кагон совсем затосковал.
— Эй, Эльф! — все с той же суровостью произнес Монтер. — Завтра с утра пораньше отправишься в Рахиш. Поскольку товар предназначен для важной особы, доставишь его на ручной тележке. На обратном пути заглянешь к перевозчику и выяснишь, не прибыл ли наш груз из провинции Годз. Зазеваешься в дороге или опоздаешь, как на днях случилось, тебя не пустят в дом.
Кагон отвечал не просто «Да» или «Да, мой господин», а так, как говорили старшие работники:
— Воля ваша, мой господин, с величайшей охотой выполню ваше поручение.
Кагона часто посылали по делам в Рахиш или в Югона. В этот раз он загляделся на белые стены и высокие каменные башни крепости Рахиш. «Интересно, какие люди живут там, — подумал он. — Вот бы мне тоже попасть туда». Он почувствовал себя жалким и ничтожным червяком. Бредя по городу с тяжелой тележкой, груженной гончарной утварью, он услышал ставшие привычными его уху слова:
— Вот и Эльф к нам пожаловал!
— Человек тележку везет!
Изысканно одетые горожанки, красивые молодые женщины из приличных семей шептались, когда он проходил мимо, глазели и показывали на него пальцем. Ему тоже нравилось разглядывать самых хорошеньких из них, тем обидней было то, что все воспринимали его как уродца.
Замком Рахиш владел Баму Сунеи, а одним из его главных приближенных состоял Робрак Обутом. Вид с места, где крепостной ров сходился с рекой Годзё, хранил следы былого величия род Жасим. Благополучие, сохранившееся здесь вопреки бесконечным усобицам в стране, снискало Рахишу славу самого процветающего города на территории орков.
«Хочешь крови Крюкорога — пожалуй, в кровавую лавку, хорошей ячменевой настойки — в домик ячменя. Желаешь развлечься с изысканной женщиной — отправляйся в веселый квартал Тили-тили в городе Рахиш», — гласила поговорка.
В квартале Тили-тили вдоль улиц тянулись и публичные дома. Днем обитательницы заведений играли на улице в пятнашки и распевали песни. Кагон, погруженный в мечтания, проталкивался среди них с тележкой. Как стать великим? Ничего в голову не приходило, и он мучительно думал о будущем. Когда-нибудь… Да, со временем… Одна картина сменялась другой. В городе полно заманчивых вещей, недоступных Кагон: вкусная снедь, богатые дома, дорогое оружие и сбруя для громмамонта, роскошные наряды и драгоценности.
Представляя бедную, худенькую сестренку, оставшуюся в Реканаму, он глядел на пар, поднимающийся над ячменоваркой в лавках сладостей, и мечтал накупить ей побольше вкусной еды. У старинной аптеки он заворожено всматривался в мешочки с целебными травами и мысленно говорил: «Мама, сумей я раздобыть такие лекарства, ты давно бы поправилась». Кагон даже во сне часто грезил о том, как вызволяет из нищеты мать и сестру. О Келобаре он никогда не думал.
Сегодня Кагон вошел в город и побрел по улице, охваченный привычными размышлениями и мечтами. Когда-нибудь… В будущем… Но когда? Каким образом?..
— Дурень, а если бы он тебя рогом задел?! Взорваться захотел?
Он неожиданно очутился в середине шумной толпы на перекрестке двух торговых улиц и задел тележкой громмамонта , на котором восседал знатный бугай. Десять гоблинов-оруженосцев шли следом с длинными копьями, ведя запасного коня. Переложенные соломой горшки и плошки вывалились на мостовую и разбились вдребезги. Кагон в растерянности застыл над черепками.
— Ты что, ослеп?
— Дурак!
Оруженосцы накинулись на Кагона, топча осколки разбитой посуды. Никто из прохожих не пытался ему помочь. Кагон, собрав черепки, сложил их на тележку и продолжил путь. Лицо его пылало от оскорбления, нанесенного ему на глазах у всех. И впервые в его детских мечтах возник вопрос: сумеет ли он, став взрослым, подчинить себе тех, кто сейчас прилюдно унизил его?
Вскоре он вспомнил и о том, какое наказание ждет его в доме у гончара; он представил суровое лицо молодого Монтера. Прекрасные мечты, парившие в небе как птица феникс, поглотила пучина тревоги.
Опустились сумерки. Кагон спрятал тележку в кустах и вымыл ноги в реке у дамбы. Хозяйство Удонтера, именовавшееся Гончарной усадьбой, не уступало имению знатного воинского рода. Огромный главный дом был окружен множеством пристроек. Мастерские тянулись рядами.
— Эльф! Эй, человек!
Монтер подошел поближе, и Кагон поднялся на ноги:
— Чего?
Монтер стегнул Кагона по плечу плетью, которую всегда имел при себе, когда заходил в жилища наемных работников или отдавал распоряжения по работе. Он бил Кагона не в первый раз. Кагон споткнулся, перепачкавшись грязью.
— Кто это говорит «Чего?», обращаясь к хозяину? Сколько ни учи тебя хорошим манерам, все без толку! Тебе здесь не рабский двор!
Кагон промолчал.
— Почему не отвечаешь? Не понял? Скажи: «Слушаюсь, мой господин!»
— Слушаюсь, мой господин, — повторил Кагон, опасаясь второго удара.
— Когда ты вернулся из Рахиша?
— Только что.
— Врешь! Я спросил на кухне, мне сказали, что ты уже поел.
— Голова закружилась. Я испугался, что упаду в обморок.
— С какой стати?
— От голода. Я ведь весь день был в дороге.
— От голода! А почему сразу же не пошел к хозяину с докладом?
— Я собирался, только решил сперва помыть ноги.
— Отговорки, пустые отговорки! На кухне мне рассказали, будто большую часть товара ты умудрился разбить. Это правда?
— Да.
— Вот я и думаю, что ты нарочно не пошел ко мне с извинениями. Решил придумать какую-нибудь историю, обратить все дело в шутку или попросить поваров не выдавать тебя. На этот раз я тебя проучу. — Монтер схватил Кагона за ухо и дернул изо всех сил. — Ну давай, выкладывай!
— Прошу прощения.
— Совсем разболтался. Пора разобраться с тобой как следует. Пошли к отцу.
— Прости меня, пожалуйста. — Сейчас голос Кагона действительно походил на жалобный крик эльфа.
Монтер, все еще крепко держа его за ухо, повел Кагона к дому. Тропа, ведущая от склада к воротам в сад, терялась в зарослях кукурузы.
Кагон внезапно остановился. Монтер почувствовал, что его ноги оплетает растущая по секундам кукуруза.
— Послушай-ка! — сказал Кагон, стряхнув с себя руку Монтера и глядя ему прямо в глаза. — Хочу кое-что тебе сказать.
— Что еще такое? Я здесь хозяин, не забывай! — дрожащим голосом отозвался Монтер, побледнев.
— Поэтому я выполняю твои приказания. Монтер, неужели ты забыл о прежних годах? Мы ведь с тобой дружили в детстве.
— Что было, то прошло.
— Положим, но тебе не следует забывать об этом. Помнишь, как тебя обижали и дразнили гоблином? Кто тогда заступался за тебя?
— Помню.
— Тебе не кажется, что ты мне кое-чем обязан?
Кагон говорил сурово. Он был гораздо ниже ростом, чем Монтер, но выглядел не по годам серьезным.
— Другие работники тоже жалуются, — добавил он. — Все говорят, что хозяин очень хороший, а вот у молодого нет ни жалости, ни стыда. Тебе, никогда не знавшему ни нужды, ни тяжелой работы, следовало бы послужить в чужом доме. Только посмей еще раз накинуться на меня или кого другого! Держись тогда! Не забывай, что я — родственник самурая из Римки! В его в войске больше тысячи человек. Он может стереть с лица земли ваш дом за одну ночь!
Нелепые угрозы, лившиеся потоком из уст Кагона, и огонь, горевший в его в глазах, привели трусливого Монтера в ужас.
— Господин Монтер!
— Господин Монтер! Где вы, господин Монтер!
Слуги повсюду разыскивали молодого хозяина, но он не решался откликнуться, завороженный пристальным взглядом Кагона.
— Тебя зовут, — сказал Кагон и добавил повелительным тоном: — Можешь идти, но не забывай моих слов.
Кагон повернулся, кукуруза, оплетшая ноги Монтера по колено, втянулось в землю, и Кагон не спеша направился к черному ходу в дом. Потом он с волнением ждал, накажут ли его, но ничего не произошло. Все сделали вид, будто ничего не случилось.
***
Приближался конец года. Пятнадцатилетние юноши-орки в деревнях и городах в это время обычно праздновали совершеннолетие. Никто и не подумал вручить подарок Кагону, не говоря уж о том, чтобы устроить ему праздник. Но время было новогоднее, поэтому он уселся в углу с остальными работниками и накинулся на угощение.
«Есть ли новогодние колобки из щея у матери и Ралого?— горько размышлял он. Их семья сеяла щею и просо, но он помнил несколько новогодних праздников, когда у них не было положенных блюд на столе. Его сотрапезники между тем ворчали:
— Вечером к хозяину пожалуют гости, придется нам опять сидеть не шелохнувшись и выслушивать в сотый раз его рассказы.
— Я скажу, что у меня разболелся живот, и отпрошусь спать.
— Невыносимая скука. Особенно на Новый год!
Два-три раза в год Удонтер созывал к себе множество гостей — гончаров из Тосэ, важных заказчиков из Югона и Рахиш вместе с семьями и непременно бугаев, родственников, знакомых и даже знакомых своей родни. Под вечер в доме начинался переполох.
Сегодня Удонтер пребывал в необычайно приподнятом настроении. Он встречал каждого гостя низким поклоном и извинялся за то, что в минувшем году не уделил ему должного внимания. В комнате ячменя , украшенной изысканным цветком, красавица жена Удонтера подносила гостям ячменевую настойку. Посуда поражала редким изяществом.
В конце прошлого столетия вождь Жасим Джеунд превратил питье настойки в ритуал, совершенный, как искусство. Ячменевая церемония постепенно проникла в среду простых людей, и вскоре ячменевая настойка стал душой жизни народа. В небольшой комнате ячменя, украшенной одним цветком и единственной кастрюлей настойки, полагалось отринуть превратности жизни и человеческие страдания. В мире, погрязшем в скверне, ячменевая церемония настраивала людей на возвышенные мысли и чувства.
— Позволительно ли мне обратиться к хозяйке дома? — произнес огромного роста воин, пришедший вместе с другими гостями. — Меня зовут Гудареб Пус, я друг вашего родича Растибо. Он пригласил меня с собой, но, к глубочайшему сожалению, заболел, так что я оказался незваным гостем.
Пус вежливо поклонился. Несмотря на хорошие манеры, грубоватые черты лица выдавали в нем деревенского бугая. Жена Удонтера подала ему настойку в желтой чашке работы гончаров из Тосэ.
— Я не знаю этикета чайной церемонии, — сказал Пус, оглядываясь по сторонам. — В доме столь достославного и богатого господина посуда несравненного качества. Простите за дерзость, но не принадлежит ли чашка, которую вы держите в руках, работе мастеров из школы Акаэ?
— Как любезно, что вы обратили на нее внимание!
— Хороша! — Тэндзо поглядывал вокруг, блаженно потягивая чай. — Попади она к купцам из Касие, бьюсь об заклад, они запросили бы за нее не меньше тысячи золотых монет. Дело, конечно, не в цене, куда удивительнее красота этой вещи.
Так они и обменивались любезностями, пока гостей не позвали во внутренние покои на ужин. Хозяйка вошла в гостиную вместе с Пусом. Стулья для сидения разложили кругом. Удонтер восседал в центре, поочередно приветствуя каждого гостя. Когда его жена со служанками закончили обносить всех кровью Крюкорога, он занял место за одним из столиков. Поднимая чашечку крови, хозяин рассказывал истории о территории Орды Тьмы, где прожил долгие годы. Он, казалось, мог бесконечно рассказывать о своих приключениях в Орде, который для большинства орков оставался диковинной страной. Удонтер, похоже, приглашал и угощал гостей столь щедро с единственной целью — предаться дорогим воспоминаниям о былом.
— Да, пир на славу, — сказал один из гостей. — А какие удивительные истории!
— Напился и наелся до отвала. Поздно уже, пора домой, — сказал другой.
— Я тоже.
Гости принялись откланиваться, застолье подходило к концу.
— Вот и хорошо, — пробормотал слуга. — Гостям истории о Орде, может, и забавны, да мы-то слушаем их круглый год.
Полусонные рабы и работники — и среди них Кагон — лениво взялись за уборку. Наконец погасли лампы в главной кухне, в гостиной и в комнатах Удонтера и Монтера. А ворота в глинобитной стене вокруг дома надежно закрыты на засов. Жилища зажиточных бугаев и купцов обычно окружались глинобитной стеной или рвом с водой, за которым возвышалось несколько укреплений наподобие небольших бастионов. Ночами и горожане, и жители сельской местности не чувствовали себя в безопасности. Дома стали укреплять со времени больших смут прошлого века, и все уже привыкли к защитным стенам и рвам.
Спать ложились с заходом солнца. Работники, единственной отрадой для которых был сон, спали безмятежно, как котята. Кагон лежал в комнате для работников в углу, под тонкой соломенной циновкой, голова его покоилась на деревянном изголовье. Он выслушал сегодня рассказы хозяина о великой Орде Тьмы, но, в отличие от других работников, получил огромное удовольствие. Он так разволновался, что ворочался без сна, словно в горячке.
«Что это?» — насторожился он вдруг. Кагон напряг слух. Ему показалось, что во дворе хрустнула ветка на дереве, а мгновением раньше прозвучали приглушенные человеческие шаги. Кагон встал и, пройдя через кухню, вышел из дому. Стояла ясная и холодная ночь, вода в большом чане замерзла, и длинные сосульки свисали с деревянных решеток на окнах. Оглядевшись, Кагон увидел, что по большому дереву во дворе карабкается орк. Значит, ветка, треск которой он слышал, сломалась под ногой незнакомца. Кагон наблюдал за странным поведением ночного гостя. Перед орком летел маленький огонек, крохотный, как светлячок. «Сильный шаман?» — подумал Кагон. Язычок пламени то разгорался, то гас, разбрасывая искры. Похоже, незнакомец подавал сигналы кому-то за стеной.
«Спускается», — подумал Кагон и притаился, как ласка, в густой тени. Мужчина, спрыгнув с дерева, широким шагом направился в глубь двора. Кагон крадучись двинулся следом.
— Ага! Так ведь он был сегодня в гостях! — пробормотал Кагон, не веря собственным глазам. Этот гость представился хозяевам как Гудареб Пус; хозяйка сама подала ему настойку, и он до глубокой ночи увлеченно слушал рассказы Удонтера. Все гости давно разошлись, а где же прятался Пус? Зачем? Теперь он был одет не так, как на торжестве. На нем была кожаная броня, на поясе большой тяжелый меч. Пус по-ястребиному хищно озирался по сторонам. Ясно, что он собирается кого-то убить.
Не успел Пус подойти к воротам, как люди, поджидавшие его снаружи, навалились на створки.
— Подождите! Сейчас отопру! Тише!
«Неужели разбойничий налет? Предводитель банды сигналил фонариком сообщникам. Сейчас они налетят на дом, как саранча», — думал Кагон, затаившись в глубокой тени. Разбойники! Кровь его вскипела, и, сам того не осознавая, он был готов пожертвовать жизнью, лишь бы спасти хозяина и его добро. Последующие его поступки были совершенно безрассудными.
— Эй, ты! — окликнул Кагон разбойника, отчаянно шагнув из тени.
Он оказался за спиной у Пуса в тот момент, когда тот почти открыл ворота. Пус вздрогнул, не предполагая, что имеет дело с пятнадцатилетним разносчиком из гончарной лавки. Обернувшись, он испытал не страх, а изумление при виде орка со странным выражением на эльфийском лице. Пус окинул его тяжелым взглядом.
— Ты кто такой? — недоуменно спросил он.
Кагон начисто забыл о грозившей ему опасности. Он строго и смело смотрел на незваного гостя.
— Скажи-ка лучше, как ты сам здесь оказался!
— Что?
Пус растерялся. «Может, мальчишка — полоумный, или очень сильный воин и шаман», — подумал он. Ярость и презрение взрослого, зрелого орка, написанные на мальчишеском лице Кагона, окончательно его смутили. Разбойник невольно отвел взгляд.
— Мы — бугаи из Римки. Поднимешь шум, и я прикончу тебя на месте, хотя мы здесь не для того, чтобы убивать детей. Убирайся! Марш в амбар! — Он недвусмысленно прикоснулся к рукоятке длинного меча.
Но Кагон лишь ухмыльнулся, сверкнув всеми своими белыми зубами.
— Выходит, ты разбойник? Придется тебе убраться ко всем чертям!
— Рехнулся! Пошел вон!
— Я-то уйду, но если ты откроешь ворота, ни один из вас не останется в живых.
— О чем это ты?
— Не знаешь! Никто не знает! Только я знаю!
— Слушай, ты соображаешь, что ты не в своем уме?
— Вот именно. Это у тебя с головой не в порядке, раз ты решился напасть на этот дом.
Сообщники Пуса нетерпеливо забарабанили по воротам.
— Эй! Что случилось?
— Погодите-ка минутку! — отозвался Пус и вновь обратился к Кагону: — Говоришь, нас всех убьют, если мы войдем в дом. С какой стати я должен тебе верить?
— Это сущая правда.
— Если ты меня дурачишь, я отрублю тебе голову. Выкладывай, что у тебя на уме!
— Задаром не выложу. Придется дать мне кое-что взамен.
— Вот как?
Пус сердился на себя за малодушие, но что-то настораживало его в словах мальчика. Небо посветлело, но усадьба гончара, обнесенная стеной, была погружена во тьму.
— Чего же ты хочешь? — раздраженно спросил Пус.
— Хочу стать членом вашей шайки.
— Хочешь к нам?
— Именно так.
— А сколько тебе лет?
— Пятнадцать.
— Почему ты хочешь стать вором?
— Хозяин издевается надо мной. Все бранят меня и обзывают Эльфом, проходу не дают. Лучше стать разбойником, чтобы за все с ними рассчитаться.
— Хорошо, согласен, но прежде докажи, что говоришь правду. Ну а теперь растолкуй свои угрозы.
— Что вас всех убьют?
— Да.
— Пожалуйста. Твой замысел сорвался. Вечером ты проник в дом под видом гостя.
— Ну и что?
— Тебя узнали.
— Не выдумывай!
— Как знаешь, но хозяин знал о тебе всю правду. Поздно вечером по его приказу я отправился в дом Сея около храма и сообщил ему, что нынешней ночью на нас могут напасть, и попросил помощи.
— Сея около храма… Это, должно быть, соратник Робрака по имени Аргатру Сея.
— Сея и мой хозяин — родичи, поэтому Сея собрал троих бугаев и шесть шаманов, и все они под видом гостей пришли на праздник. Сейчас они в доме и ждут твоего налета. Честное слово!
По бледности, залившей лицо Пуса, Кагон понял, что разбойник поверил ему.
— Вот как? — произнес Пус. — Где они сейчас, что делают?
— Сперва сидели за столом, пили кровь и ждали, потом, решив, что для налета уже слишком поздно, улеглись спать. А меня в такую стужу оставили дожидаться твоего появления.
Пус набросился на Кагона.
— Убью, если пикнешь! — зашипел он, зажав рот Кагону огромной ладонью.
Кагон удалось на мгновение высвободиться и произнести:
— Господин, ты только что обещал мне совсем другое! Кричать я не буду. Убери руку! — Кагон вцепился клыками в жесткую ладонь Пуса.
Разбойник покачал головой:
— Ничего не поделаешь. Я действительно Гудареб Пус из Римки. По-твоему, в доме ждут моего налета, но я все равно не могу уйти отсюда с пустыми руками. Мои люди не простят мне этого.
— Но послушай…
— Что еще?
— Я могу вынести из дома все, что прикажешь.
— Ты?
— Только так и надо поступить. Ты получишь свое, не убивая и не рискуя самому расстаться с жизнью.
— Ты серьезно? — Пальцы Пуса сомкнулись на горле Кагона.
Разбойники, встревоженные и испуганные, громким шепотом призывали своего вожака и скреблись в створки ворот.
— Эй, Пус, ты там живой?
— Что вам?
— Почему не отпираешь?
Пус, приподняв засов, прошептал в щель:
— Кое-что не заладилось, немного потерпите. Не стойте всей оравой, разойдитесь и спрячьтесь!
Выслушав, чем желал завладеть Пус, Кагон прокрался в дом с черного хода. Только он заметил, что в комнате Удонтера горит свет.
— Хозяин! — позвал Кагон, подойдя к его комнате со стороны веранды.
Ответа не последовало, но он чувствовал, что и гончар, и его жена не спят.
— Хозяйка!
— Кто там? — отозвалась жена Удонтера дрожащим голосом.
Они только что проснулись, разбуженные шумом и голосами у ворот. Оба оцепенели от страха. Кагон открыл дверь и на коленях проскользнул в комнату. Удонтер и его жена уставились на него широко раскрытыми глазами.
— Разбойники! И их тьма-тьмущая за воротами, — произнес Кагон.
Удонтер с женой тяжело вздохнули, словно утратив дар речи.
— Беда, если они сюда ворвутся. Они свяжут вас обоих, убьют или искалечат много народу. Я кое-что придумал, их вожак ждет вашего ответа.
Кагон пересказал им разговор с разбойником.
— Хозяин, лучше отдайте им все, что они хотят. Я передам вещи Пусу, и он уберется прочь.
— Кагон, что ему нужно? — спросил гончар, помолчав немного.
— Ячменоварку работы Акаэ.
— Что?
— Сказал, что уйдет, если получит ячменоварку. Пустяк ведь! Отдайте его! Я все сам придумал, — гордо добавил Кагон. — Я притворюсь, будто сам украл его для разбойника.
Отчаяние и страх исказили лица Удонтера и его жены, и мальчик принялся их уговаривать:
— Тот самый, что достали вчера для чайной церемонии из шкафа? Этот, верно? Разбойник спятил, раз приказал мне принести такую ерунду!
Кагон упивался собственной изобретательностью.
Госпожа сидела, словно окаменев. С тяжелым вздохом ее муж произнес:
— Какое несчастье! — и умолк, предавшись невеселым мыслям.
— Хозяин, стоит ли так расстраиваться? Ячменоварка как ячменоварка, зато никакого кровопролития!
— Это не простая ячменоварка. Даже у Орды есть всего несколько вещиц вроде этой. Мне стоило немалых трудов вывезти ее из Орды Тьмы. Это ведь и память о моем учителе.
— В гончарных лавках Касие, — добавила хозяйка, — за нее дадут больше тысячи золотых.
Налет, однако, страшил их. Если не отдать ячменоварку, начнется резня, потом спалят дотла и дом, и мастерские. И не такое случалось в эти страшные времена!
Размышлять было некогда. Удонтер, казалось, не в силах расстаться с драгоценной вещью, но благоразумие взяло верх, и он произнес:
— Придется покориться судьбе. — Он вынул из лаковой шкатулки ключи от кладовой и швырнул их под ноги Кагона: — Отнеси ему! — Потрясенный случившимся, Удонтер не мог выдавить из себя благодарности Кагону, оценив изобретательность пятнадцатилетнего мальчика.
Кагон принес из кладовой деревянный ящичек с ячменоваркой. Положив ключи в ладонь хозяина, он сказал:
— Вам, наверное, лучше погасить светильник и лечь спать. Будьте спокойны!
Получив ячменеварку, разбойник Пус словно не верил своим глазам. Открыв ящичек, он тщательно осмотрел добычу.
— Та самая, — произнес он, и суровое выражение на его лице смягчилось.
— А теперь поскорее уводи отсюда своих людей! Пока я искал эту штуку в стенном шкафу, мне пришлось зажечь свечу. Сея и его отряд наверняка проснулись и вот-вот пойдут дозором по саду.
Пус рванулся к воротам.
— В любое время разыщешь меня в Римки. Я беру тебя! — С этими словами он растворился во тьме.
Ужасная ночь миновала.
***
Наступил полдень следующего дня. Шла первая неделя Нового года, и гости бесконечной вереницей тянулись в главный дом. В усадьбе гончара царило непривычное уныние. Удонтер был мрачен и немногословен, а его приветливая жена вовсе не показывалась.
Монтер сел у изголовья матери. Она не оправилась от недавнего кошмара и лежала в постели. Лицо ее было смертельно бледным.
— Мама, я только что говорил с отцом. Надеюсь, все уладится.
— Правда? А что он сказал?
— Сначала он сомневался, но когда я рассказал ему о том, как Кагон напал на меня на заднем дворе, грозя позвать на подмогу разбойников из Римки, отец задумался.
— Он его выгонит?
— Нет. Сказал, что Эльф подает серьезные надежды. Я поинтересовался, уж не хочет ли отец вырастить подручного с большой дороги.
— Мне никогда не нравилось, как Кагон смотрит на тебя.
— Я и об этом сказал отцу. В конце концов, он порешил, что Эльфа придется уволить, если с ним никто не уживается. Сделать это непросто, потому что он отвечает перед Сея за этого негодника. Он рассудил, что лучше всего выгнать его, воспользовавшись безобидным поводом.
— Хорошо. Противно, что этот орк с эльфийским лицом у нас работает. Чем он сейчас занимается?
— Укладывает товар в лавке. Позвать его к тебе?
— Пожалуйста, не надо. Отвратительно смотреть на него. Теперь, когда твой отец дал согласие на увольнение, может, прямо сейчас объявишь ему хозяйскую волю и отправишь его восвояси?
— Хорошо, — неуверенно сказал Монтер. — А его жалованье?
— Мы заранее не уговаривались о деньгах. Работник он никудышный, но мы кормили и одевали его, хотя он не заслужил и этого. Ну ладно, оставь ему одежду, которая сейчас на нем, и выдай две мерки соли.
Монтер боялся с глазу на глаз объявлять Кагону такое решение, поэтому взял с собой одного из приказчиков. Придя в лавку, он застал Кагона одного. Облепленный соломой с головы до ног, он упаковывал товар.
— Ну? Зачем явился? — бодро произнес Кагон.
Он решил особенно не распространяться о ночном происшествии, но чрезвычайно гордился собой, втайне рассчитывая на хозяйскую похвалу.
Монтер пришедший в сопровождении того самого крепкого приказчика, который особенно зло издевался над Когоном, неожиданно заявил:
— Собирайся, Эльф!
— Куда? — Удивленный Кагон даже не понял, о чем идет речь.
— Домой. У тебя ведь есть свой дом, верно?
— Верно, но…
— Ты уволен с сегодняшнего дня. Одежду можешь оставить себе.
— Поблагодари хозяйку за доброту! — Приказчик протянул Кагону две мерки соли и узелок с одеждой. — Прощаться с господами тебе не обязательно, можешь немедленно убираться.
Потрясенный Кагон почувствовал, как краска заливает ему лицо. Гнев, вспыхнувший в его взоре, испугал Монтера. Он отступил на шаг, принял из рук приказчика соль и одежду и, опустив их наземь, быстро пошел прочь. Ярость во взгляде Кагона не оставляла сомнений в том, что он мог броситься вдогонку за молодым господином. На самом деле сейчас Кагон не видел ничего — глаза его застилали слезы. Ему вспомнилось заплаканное лицо матери, когда она предупреждала его, что не посмеет взглянуть никому в глаза, если сына еще раз откуда-нибудь выгонят, что он навлечет позор на голову мужа своей тетки. Представив себе ее лицо и изнуренную нищетой фигуру, Кагон проглотил слезы. Какое-то время он простоял неподвижно, не зная, что теперь делать. Ярость бушевала у него в груди.
— Эльф! — окликнул его один из работников. — Что случилось? Опять поругались, что ли? Он тебя выгнал? Тебе всего пятнадцать — тебя повсюду хотя бы накормят. Не хлюпай носом и веди себя как мужчина.
Не отрываясь от дела, работники принялись потешаться над Кагоном. Их смех и подначки звенели у него в ушах, но он твердо решил, что не расплачется на глазах у всех.
— Кто это распускает нюни? Просто мне опротивела эта жалкая лавчонка. Теперь я поступлю на службу к бугаю!
Забросив узелок за спину, Кагон привязал к выращенной за три минуты палке мешок с солью и перекинул ее через плечо. Вид у него был бравый.
— Идет на службу к бугаю! — потешались работники. — Хорошее дело!
Никто из них не питал особой злобы к Кагону, но и жалеть его они не собирались. Кагон, едва очутившись по другую сторону глиняной стены, почувствовал, как душа его наполняется синевой небосвода. Он ощутил себя отпущенным на волю.
***
Осенью прошлого года Аргатру Сея участвовал в битве при Джикадше. Сгорая от нетерпения отличиться, он в одиночку врезался в гущу воинов Бондака и был тяжело ранен. Ему пришлось отправиться домой на поправку. В последнее время он только отсыпался. К зиме похолодало, и колотая рана в животе начала нестерпимо болеть. Он стонал день и ночь напролет.
Цуэ заботливо ухаживала за мужем. Сейчас она стирала его испачканное гноем исподнее в ручье рядом с домом. Она услышала, как кто-то вдалеке беззаботно распевает веселую песню.
Она встревоженно огляделась по сторонам. Дом их располагался на полпути к вершине горы Дзикоме, но из-за глинобитной стены виднелась дорога, вьющаяся у подножия горы, а за ней — поля , река и широкая долина.
Было очень холодно. Новогоднее солнце клонилось к закату, возвещая об окончании еще одного зимнего дня. Громкий и веселый голос, похоже, принадлежал человеку, которому еще не выпало испытать ни превратностей судьбы, ни страдания. Путник пел песню, популярную в конце прошлого века, но здесь, в Ванг, молодые рабыни обычно напевали ее за прялкой.
«Да уж не Кагон ли?» — подумала Цуэ, когда путник подошел к подножию холма. Узелок с одеждой болтался у него за спиной, а с перекинутой через плечо удивительно ровной палки свисал какой-то мешок. Она изумилась, как возмужал племянник, но, пожалуй, еще больше ее удивила его прежняя мальчишеская беззаботность.
— Тетушка! Что вы тут делаете?
Кагон кивком поприветствовал Цуэ. Песня его совпадала с ритмом шагов, а безыскусный голос обратил приветствие в шутку. Цуэ не улыбнулась, она, казалось, совсем забыла, что такое смех.
— Как ты тут оказался? Несешь весточку шаманам Дзикоме?
Кагон почесал в затылке:
— Гончар меня уволил. Я подумал, что следует известить об этом дядю.
— Как, опять? — Цуэ нахмурилась. — Тебя выгнали, и ты посмел явиться к нам?
Кагон хотел было рассказать тетке всю правду, но решил попусту не тратить слов. Он спросил дружелюбным тоном:
— А дядюшка дома? Не позволишь ли мне побеседовать с ним?
— Ни в коем случае! Его ранили в бою. Мы не знаем, доживет ли он до завтра или даже до сегодняшнего вечера. Не смей приближаться к нему! — Она говорила решительно. — Мне очень жаль сестру, что у нее такой сын.
Печальная новость расстроила Кагона.
— Я только хотел попросить его об одной услуге, но сейчас, похоже, не стоит, а?
— Что еще?
— Я подумал, не поможет ли он мне поступить на службу к какому-нибудь бугаю.
— Ну и ну! Да сколько тебе лет?
— Пятнадцать.
— Пятнадцать, а все как дитя малое!
— Потому мне и скучно работать у ремесленников. Надоело! Тетя, а ты не слышала, нет ли у кого-нибудь места?
— Да откуда ж мне знать об этом? — Цуэ укоризненно сверкнула на него глазами. — На службу к бугаем не берут орков, нарушающих традиции. Да и какая польза от сорванца и пройдохи вроде тебя?
В это мгновение к ним подбежала служанка:
— Госпожа, скорее! Вашему мужу опять плохо!
Не сказав ни слова, Цуэ бросилась домой. Кагон принялся разглядывать темные тучи над Вангом и Кнэту. Вскоре он прошел через ворота во двор и направился в сторону кухни. Больше всего на свете ему хотелось отправиться домой, в Реканаму, и повидаться с матерью, но его удерживала мысль об отчиме, который внушил пасынку, что забор вокруг их дома порос колючками. Кагон решил, что прежде всего он обязан найти работу. Он пришел сюда, собираясь гордо поведать своему благодетелю всю правду, но теперь, когда Аргатру Сея оказался в таком тяжелом состоянии, Кагон не знал, что предпринять. Его вдобавок мучил голод. Он размышлял, где найти ночлег, и вдруг почувствовал, как что-то мягкое приникло к его ноге. Это был котенок. Кагон взял его на руки и уселся у входа в кухню. Закатное солнце освещало их холодными лучами.
— Ты ведь тоже голоден? — спросил он у котенка.
Тот дрожал, и Кагон прижал его к груди. Ощутив живое тепло, котенок благодарно лизнул щеку орка.
— Кис-кис, — пробормотал он и отвернулся.
Кагон недолюбливал кошек, но котенок был единственным живым существом, которое сегодня обратило на него внимание.
Кагон внезапно насторожился, зрачки котенка расширились от испуга. Из комнаты, прилегавшей к веранде, донесся отчаянный крик мужчины, терзаемого болью. В кухню прошла Цуэ со слезами на глазах. Она вытирала их рукавом, готовя на очаге какое-то снадобье.
— Тетя, — вкрадчиво произнес Кагон, поглаживая котенка, — малыш голоден и очень замерз. Он умрет, если вы не покормите его.
О своем пустом желудке он промолчал, но разжалобить Цуэ не удалось.
— Ты все еще здесь? Скоро ночь, и я не позволю тебе остаться у нас в доме.
Она закрыла лицо рукавом, чтобы племянник не видел ее слез. Молодая жена бугая, красивая и счастливая года три назад, поникла, как цветок под дождем. Кагон, держа котенка в руках, думал об ужине и постели, близких и недостижимых. И, внимательно посмотрев на Цуэ, Кагон заметил в ее внешности странную перемену.
— Тетушка! У вас живот! Вы ждете ребенка?
Цуэ резко вскинула голову, словно ее хлестнули по щеке. Неожиданный вопрос смутил ее.
— Неразумное дитя! Неприлично задавать такие вопросы! Какой ты невежа! Живо ступай домой, пока совсем не стемнело! В Реканаму или куда хочешь! Мне нет дела до тебя. — Задохнувшись от гнева, Цуэ скрылась в глубине дома.
— Что ж, и пойду, — пробормотал Кагон, готовый уйти, но котенку не хотелось покидать насиженное местечко.
Служанка принесла немного холодного супа и щея, показала миску котенку и поманила его в кухню. Котенок, мгновенно спрыгнув с рук Кагона, устремился к еде. Орк почувствовал, как рот наполняется голодной слюной, но его кормить здесь не намеревались.
Кагон решил идти домой. У ворот его окликнули.
— Кто там? — раздался голос из комнаты, где лежал больной.
Кагон поспешил ответить Сея и сразу выложил, что его выгнали из гончарной лавки.
— Цуэ, открой дверь!
Цуэ возражала, говоря, что муж непременно простудится на сквозняке и тогда раны его заноют еще сильнее. Она не подпускала Кагона к комнате Сея, пока тот не впал в ярость.
— Дура! — закричал он. — Какая разница, проживу я десять дней или двадцать? Сказано, отпирай!
Заплакав, Цуэ выполнила приказ мужа.
— Ты его только расстроишь. Поздоровайся и ступай прочь, — сказала она Кагону.
Кагон просунул голову в комнату больного и поклонился. Сея полулежал в постели.
— Кагон, тебя и оттуда выгнали?
— Да, господин.
— М-да. Вот и хорошо!
— Что? — Кагон озадаченно взглянул на Сея.
— Нет позора в том, что тебя выгнали, если только ты сам не предал хозяина или не проявил неблагодарность.
— Понятно.
— Вы ведь и сами были раньше бугаями. Слышишь, Кагон, бугаями!
— Да, господин.
— Кагон не служит за мешочек щея, он не раб своего желудка. Он живет во имя своего призвания, во имя служения долгу. Пища — лишь дополнительное благо, ниспосланное Небом. Не становись одним из тех, кто готов на все за жалкую чашку щея.
***
Время близилось к полуночи.
Кукоти уродился хворым, плохо спал и без умолку плакал. Он лежал на соломенном матрасе и то и дело криком звал мать.
— Не выходи на улицу, там очень холодно, — сказала Ралога матери. — Ложись спать.
— Отец ведь еще не вернулся.
Блодро вместе с Ралого устроилась у очага, взявшись за рукоделие.
— Куда он запропастился? Верно, опять не придет ночевать!
— Что ж, сегодня Новый год.
— Никто в нашем доме не отпраздновал его хотя бы кусочком просяной лепешки. И стужа невыносимая. Трудимся не покладая рук, а жизнь беспросветная.
— У мужчин свои радости.
— Мы называем его хозяином, а он что? Знай себе пьет кровь, потом еще и тебя попрекает. С ума сойти можно.
Ралого ступила в тот возраст, когда пора подумывать о замужестве, но она не могла оставить мать. Задавленная нищетой, девушка не смела, мечтать о румянах и белилах, не говоря уже о новогоднем наряде.
— Пожалуйста, не осуждай его, — расплакавшись, сказала Блодро. — Отец твой неудачник, зато Кагон когда-нибудь выбьется в люди. Мы удачно выдадим тебя замуж, будешь счастлива, не то, что я.
— Нет, мама, я не хочу замуж. Я всегда буду с тобой.
— Женщина не должна влачить жалкое существование, как мы с тобой. Я скрыла от Келобара, что мы припрятали связку монет из той суммы, которую выплатил Самсу его господин за увечье. Эти деньги пойдут тебе на свадьбу. Я прикопила достаточно шелка, чтобы сшить тебе платье.
— Мама, кажется, кто-то идет.
— Отец? — Блодро выглянула в окно.
— Нет.
— Кто тогда?
— Не знаю. Не волнуйся! — сказала Ролого, не выдав тревоги.
— Мама, ты дома? — позвал Кагон из темноты.
Он вошел в прихожую, но не торопился в комнату с очагом.
— Кагон?
— Он самый.
— Так поздно!
— Меня выгнали.
— Выгнали?
— Прости, мама. Пожалуйста, прости. — Он едва сдерживал слезы.
Блодро и Ралого бросились его обнимать.
— Ничего не поделаешь, — сказала Ралого. — Проходи!
— Мне надо идти. Останься я в этом доме хотя бы на ночь, еще труднее будет расставаться с вами.
Блодро не хотелось, чтобы сын жил в их убогом доме, но ее терзала мысль о том, что он уйдет в глухую ночь.
— Куда ты собрался?
— Не знаю пока. Теперь я поступлю на службу к бугаю и позабочусь о вас.
— К самураю? — прошептала Блодро.
— Ты всегда возражала против того, чтобы я стал бугаем, но я мечтаю стать им. И дядя Сея согласен. Он говорит, что мне уже пора подумать о будущем.
— Тебе придется посоветоваться с отчимом.
— Не желаю видеть его, — покачал головой Кагон. — На ближайшие десять лет забудь обо мне. Сестренка, жаль, что тебе придется подождать с замужеством, но наберись терпения. Ладно? Я стану великим человеком и разодену нашу мать в шелка, а тебе куплю на свадьбу платье с узорами.
Женщины расплакались, поняв, что Кагон уже рассуждает, как взрослый. Их чувства изливались в бурном потоке слез, способном, казалось, поглотить их и унести в пучину моря.
— Мама, вот две мерки соли, их дал мне гончар. Это все, что я заработал за два года. Сестренка, отнеси мешок на кухню.
— Спасибо, — сказала Блодро с поклоном. — Соль — твой первый заработок.
Кагон радовался, видя счастливое лицо матери. Он поклялся, что в будущем сделает ее еще счастливее. Так тому и быть! «Это — соль моей семьи, — подумал Кагон. — Нет, не только моей семьи. Соль всей деревни. Или нет — всего материка».
— Я теперь, верно, не скоро вернусь, — сказал Кагон, отступая к двери и не сводя глаз с Блодро и Ролого.
— Подожди, Кагон! Подожди! — Ролого кинулась к брату. Затем она обратилась к матери: — Ты говорила о связке монет. Мне не нужны эти деньги. Я не собираюсь замуж. Пожалуйста, отдай их Кагону.
Утерев слезы рукавом, Блодро достала из укромного места связку монет и протянула ее сыну. Кагон поглядел на деньги.
— Они не нужны мне. Оставьте их себе, — сказал он.
Ролого, исполненная сострадания к младшему брату, спросила:
— Как же ты сможешь обойтись вдали от дома без денег?
— Мне не надо денег. Мама, не дашь ли ты мне отцовский одноручный топор? Тот, который выковал себе дедушка?
Блодро покачнулась, словно от удара в грудь.
— Деньги помогут тебе остаться в живых. Умоляю, не проси топор! — воскликнула она.
— Ты ведь по-прежнему хранишь его?
— Ах нет… — Блодро пришлось признаться, что Келобар давным-давно пропил фамильный топор.
— Ладно. У нас есть еще ржавый двуручный топор в амбаре, верно? Он цел?
— Ну… Если он пригодится тебе…
— Можно я возьму его?
Кагон щадил материнские чувства, но должен был настоять на своем. Он вспомнил, как страстно ему хотелось заполучить эту ржавую железку в шестилетнем возрасте, как тогда плакала и негодовала мать. Теперь она вынуждена смириться с мыслью о том, что сын станет бугаем, хотя она всегда молилась, чтобы эта участь миновала Кагона.
— Возьми. Кагон, прошу, никогда не вступай в поединок с другими людьми. Никогда не снимай его с пояса. Ролого, пожалуйста, принеси топор.
— Я сам принесу.
Кагон кинулся в амбар. Он снял топор с балки, на которой тот висел. Укрепив оружие на спине, он вновь вспомнил, как рыдал шестилетним ребенком, требуя у матери топор. В это мгновение он впервые ощутил, что стал взрослым.
— Кагон, мать зовет, — сказала Ролого, заглядывая в амбар.
Блодро зажгла свечу перед домашним алтарем, положила на деревянное блюдо несколько просяных зерен и щепотку соли, из той, что принес Кагон, и принялась молиться. Кагон вернулся, и мать, велев ему присесть, достала из алтаря острое лезвие.
— Зачем это? — удивленно спросил Кагон.
— Устраиваю тебе церемонию совершеннолетия. Мы не можем соблюсти ритуал, как положено, но все же отпразднуем это событие.
Она провела лезвием по лбу, затем собрала несколько капель крови в блюдо и приказала Кагону съесть все. Кагон навсегда запомнил эту церемонию. Он с печалью ощущал на лице прикосновение огрубевших ладоней матери, но им владело и радостное чувство. «Наконец-то, — думал он, — я стал таким, как все. Взрослым».
Он услышал вдалеке лай бродячей собаки. Кагон вышел во двор.
— Ну, я пошел. — Он был не в силах произнести ничего другого, даже пожелать счастья матери и сестре, слова застревали в горле.
Мать склонилась перед алтарем. Ролого, подхватив на руки расплакавшегося Кукоти, выбежала во двор вдогонку за братом.
— Прощай! — сказал Кагон и пошел не оглядываясь.
Его фигура становилась все меньше и меньше и наконец исчезла вдали. Ночь выдалась на редкость светлая, видимо из-за мороза.

ОГНЕСТРЕЛ РАТЕБРАНА
Неподалеку от Рахиш, менее чем в тридцати километрах к западу от Югона, была деревня под названием Джитх. С любого края деревни виднелся холм, похожий на шапку. В жаркий летний полдень здесь стрекотали цикады, ночами громадные летучие мыши заслоняли лик луны.
— Эй!
— Эй! — как эхо, донеслось из рощи.
Ров, наполненный водой из реки Каниэ, огибал крупные камни и высокие деревья на склоне холма. На первый взгляд можно было и не заметить, что вода в нем заросла темными сине-зелеными водорослями. Водоросли цеплялись за источенные камни стен и за глинобитные изгороди, многие столетия, защищавшие эту землю и потомков здешней знати, их власть и богатство.
Издали невозможно угадать, сколько тысяч, а то и десятков тысяч тё помещичьей земли находится на холме. Усадьба принадлежала могущественному роду из деревни Джитх, а здешних вождей уже на протяжении нескольких поколений звали Железный Меч. Нынешний глава рода носил имя Ратебран Железный Меч.
— Эй, там! Откройте ворота! — донеслись из-за ручья голоса нескольких орков. Ратебран был среди них.
Ни Ратебран, ни его предки на самом деле не обладали той родовитостью, которой они хвастались, да и не имели официальных прав на землю в округе и на управление ею. Они были выходцами из влиятельного провинциального клана, не более. Ратебрана величали вождем, а его людей — вассалами, хотя держались последние бесцеремонно и даже грубо. Другие вожди тоже общались со своими воинами почти на равных, но отношения Ратебрана и его людей походили на отношения атамана с разбойниками.
— Спит, что ли? — пробормотал Ратебран.
— Эй, гоблин, чего ждем? — крикнул один из воинов Ратебрана.
— Эй!
Наконец гоблин-стражник услышал их, и деревянные ворота со скрипом открылись.
— Кто здесь?
Около ворот стояли гоблины с железными лампами в форме конуса на длинных шестах, с какими выходят на поле боя или под проливной дождь (если в армии нет шамана или мага, который мог бы создать свет).
— Это я, Ратебран! — ответил он, ослепленный светом.
— Добро пожаловать домой.
Проходя через ворота, каждый из спутников вождя называл свое имя.
Они с топотом зашагали по широкому темному коридору в глубь дома. Из дверей выглядывали слуги, служанки, жены и дети — многочисленные домочадцы Ратебрана. Обитатели дома дружно приветствовали своего повелителя, вернувшегося домой. Вождь здоровался с каждым хотя бы взглядом и, добравшись до главного зала, тяжело опустился на пародию трона. Пламя маленького светильника четко обрисовало черты его лица. «Почему он в дурном расположении духа?» — тревожились женщины, которые принесли ему воду, чай и пирожки из черных бобов.
— Сдежн! — окликнул Ратебран воина, севшего поодаль от хозяина. — Как мы опозорились сегодня вечером, верно?
— Оплошали, — подтвердил Сдежн.
Четверо воинов выглядели мрачно. Ратебран, казалось, искал, на ком бы выместить дурное настроение.
— Камут, Жданх! А вы что скажете?
— О чем?
— О сегодняшнем дельце! На славное имя рода Железного Меча ведь пало пятно позора?
Вассалы впали в глубокое молчание. Ночь была душной, ни ветерка. Дым от курильницы с травами от комаров ел глаза.
Утром того же дня Ратебран получил приглашение от одного вассала клана Робрак на ячменевую церемонию. Он никогда не был любителем таких посиделок, но на этот раз должны были собраться влиятельные люди из всей Ванги, поэтому представился случай поговорить с ними. Отвергнуть приглашение — значит стать посмешищем. «Подумаешь, важничает, надувается, как лягушка. Да кто он такой? Вожак шайки. Видно, испугался выказать невежество на ячменевой церемонии».
Ратебран и четверо его спутников степенно отправились в дорогу, но на церемонии внимание одного из гостей привлекла ячменоварка работы Акаэ.
— Чудеса! Уверен, я видел эту ячменоварку в доме у Удонтера. У гончара Удонтера. Не та ли эта знаменитая ячменоварка, которую похитили разбойники? — воскликнул незадачливый гость.
Хозяин, гордившийся ячменоваркой, естественно, растерялся.
— Глупости какие! Я на днях купил его в лавке в Касие, выложил за него почти тысячу золотых. — Он даже предъявил бестактному гостю счет хозяина лавки.
— Можно допустить, что воры продали ячменоварку торговцу в Касие, и по цепочке вещица оказалась в вашем достопочтенном доме. Разбойника, похитившего чайник у гончара, зовут Гудареб Пус из Римки. Никаких сомнений!
Все гости невольно вздрогнули. Словоохотливый орк, верно, не был осведомлен о родословной другого гостя — Ратебрана Железный Меч, но хозяин дома и многие гости знали, что Гудареб Пус приходится родным племянником Ратебрана, что у них с дядей немало общих делишек. Ратебран торжественно поклялся хозяину дома расследовать странную историю с ячменоваркой, но чувствовал себя опозоренным. Он вернулся домой злым и угрюмым. Никто из ближайших соратников не мог дать ему толковый совет. Коснись дело кого-либо из собственных друзей и близких, они бы быстро разобрались, что к чему. Под подозрением оказался Пус, а он приходился Ратебрану родным племянником — семья Гудареб в Римки была побочной ветвью здешнего рода, — и в поместье у него всегда было два-три десятка бугаев и того меньше шаманов.
Ратебран выходил из себя именно потому, что Пус доводился ему племянником.
— Безобразие! — ворчал он, сознавая ответственность за бесчинства Ратебран. — Каким же дураком я был, постоянно прощая его! Он завел себе дорогие наряды и дюжину наложниц. Обесчестил нашу семью, опозорил имя! Необходимо от него избавиться, иначе весь род Железного Меча прослывет шайкой воров и бандой бесстыдных разбойников. Позор для добропорядочного семейства, которое считается одним из самых именитых в провинции. Даже мне, Ратебрану Железный Меч, приходится слышать на людях, будто я — разбойничий атаман!
Сдежн и Жданх смущенно потупились при виде слез своего господина.
— Послушайте! — Ратебран посмотрел приближенным прямо в глаза. — Черепица на крыше моего дома украшена знаком счастья -головой гнома, хотя сейчас она почти сгнила – магия не вечна . Он передавался из поколения в поколение от моего далекого предка вождя Тодж Расам, а ему его пожаловал Духовный шаман Такакуджа в благодарность за помощь войсками. Наша семья когда-то служила Духовным, но со времен Тара Железный Меч мы утратили былое влияние, превратившись в обычный провинциальный род. Мы никогда не смиримся с этим и не намерены прозябать в глуши до конца своих дней. Нет! Я, Ратебран Железный Меч, говорю — настало время! Я долго ждал часа, когда смогу восстановить фамильную честь и доказать всему миру, чего мы стоим.
— Ты всегда так говорил.
— Я говорил вам о том, что нужно прежде подумать, а потом действовать, что нужно защищать слабых. Мой племянник неисправим. Глухой ночью он вломился в дом к купцу и обокрал его. — Ратебран помолчал. —Сдежн, Тинджи! Вы сегодня же вечером отправитесь в Римки, привезете сюда Пуса, ничего ему не объясняя. У него под началом немало вооруженных людей, и сам он не из тех, кого можно связать веревкой.
***
Настал рассвет, и птицы защебетали на лесистых склонах холма. В одном из домов поместья утро встретили рано.
— Мацу! Мацу!
Мацунами, жена Ратебрана, вошла в спальню. Муж лежал на боку под пологом от комаров.
— Не вернулись люди, посланные в Римки?
— Нет.
— Г-м-м…
Ратебран выглядел озабоченным. Племянник был сущим мерзавцем, не делавшим ничего, кроме зла, но обладал проницательным умом. Может, он почуял опасность и скрылся?
«Что-то мои воины задержались», — вновь подумал Ратебран.
Госпожа Мацунами подняла полог. Их двухлетний сын Камэит играл у постели.
— Иди-ка сюда! — Ратебран обнял дитя и поднял его на вытянутой руке. Пухлый, как младенец огра, ребенок был тяжеловат даже для отцовских рук. — Что случилось? Веки у тебя красные и опухшие.
Ратебран чмокнул сына в глаза. Ребенок в ответ царапнул щеку отца.
— Комары, верно, покусали, — сказала Мацунами.
— Тогда не о чем волноваться.
— Он очень беспокойный, даже во сне. Все норовит из-под полога выползти.
— Как бы во сне не простудился!
— Не тревожься.
— Как бы корью не заболел.
— Не произноси этого слова.
— Сынок — наш первенец. Так сказать, трофей первой битвы.
Ратебран был молод и упрям. Как ни прекрасны минуты покоя, он порывисто выбежал из спальни, как орк, которого ждут великие дела. Он не засиживался за завтраком. Приведя себя в порядок, он вышел в сад и широко зашагал на поляне, которую недавно очистили от огромных деревьев.
По одну сторону узкой тропы, на месте недавно срубленных могучих деревьев, размещались небольшие кузницы. Здесь, в гуще леса, топор дровосека не касался деревьев со времен предков Ратебрана.
Оружейник Кинудши, которого Ратебран тайком переманил из города Касие, и его подмастерья были заняты работой.
— Как дела? — спросил Ратебран.
Оружейник и подмастерья простерлись ниц на земляном полу.
— Безуспешно? Не удается скопировать гномское огнестрельное оружие, которое вам дали для образца?
— Мы пробовали и так и этак… Забыли о еде и о сне, но…
Ратебран кивнул.
— Господин, посланцы только что прибыли из Римки, — сообщил прибежавший из главного дома молодой воин.
— Вернулись?
— Да, господин.
— Пуса привели?
— Да, господин.
— Хорошо. — Ратебран одобрительно кивнул. — Пусть подождет.
— В доме?
— Да. Я скоро вернусь.

Ратебран был умелым стратегом, и клан безраздельно полагался на него, но у него имелась не подобающая главе рода черта — склонность к мягкосердечию. Сурового Ратебрана порой трогали чужие слезы, особенно когда дело касалось кого-нибудь из ближайших родственников. Сегодня он твердо решил, что пора серьезно разобраться с племянником, но все равно медлил и не покидал кузницу, наблюдая за работой Кинудши.
— Неудачи естественны, — заметил он. — Огнестрельное оружие попало к нам всего лет восемь назад. С тех пор все бугайские кланы соперничают друг с другом, стремясь научиться изготавливать огнестрелы или покупая их у Империи или гномом. В Ванге в этом смысле мы имеем преимущество. Большинство сельских бугаев на Севере и на Востоке в глаза не видывали огнестрелов. Тебе тоже прежде не доводилось изготовлять подобного оружия. Старайся не за страх, а за совесть. Если удастся сделать хоть одно ружье, потом можно изготовить целую сотню. Огнестрелы, поверь, нам пригодятся!
— Господин! Они ждут тебя. — Гонец прибежал еще раз и опустился на колени на траву, влажную от росы.
— Скоро вернусь. Передай, чтобы подождали немного.
Ратебран, решивший принести собственного племянника в жертву справедливости, разрывался между родственными чувствами и требованиями чести. Он направился было к дому, но вновь обратился к Кинудши:
— За год ты ведь сумеешь изготовить десяток-другой добротных огнестрелов?
— Да, — серьезно ответил кузнец. Он сознавал возложенную на него ответственность. — Стоит сделать одно, безукоризненное, так не составит труда изготовить и сорок, а то и целую сотню.
— Трудности, значит, только с первым оружием?
— Вы тратите много на мое содержание.
— Тебя это не должно тревожить.
— Благодарю, мой господин.
— Не думаю, что война закончится в этом году, или в следующем, или в ближайшие годы… Постарайся по возможности побыстрее добиться успеха.
— Буду стараться.
— И помни, дело это секретное.
— Слушаюсь, господин.
— Стук молота разносится по всей округе. Нельзя ли работать так, чтобы не было слышно по ту сторону рва?
— Постараюсь, мой господин.
Уже собравшись выйти из кузницы, Ратебран заметил у стены огнестрел.
— А это что? — спросил он. — Образец или твоя работа?
— Только что сделано.
— Давай его опробуем.
— Боюсь, мой господин, оно еще не совсем готово для испытания.
— Ничего! У меня есть хорошая мишень! А оно выстрелит?
— Ядро вылетит, но механизм пока не работает, как в образце. Буду работать еще упорнее.
— Испытание — тоже важное дело. Дай-ка сюда!
Взяв огнестрел из рук у Кинудши, Ратебран положил ствол на локоть, словно целясь. В этот миг в дверях кузницы показался Сдежн:
— Вы еще не закончили!
— В чем дело? — Ратебран повернулся к Сдежну с огнестрелом наперевес.
— Думаю, вам следует поторопиться. Мы уговорили Пуса пойти с нами, но он встревожился. Неверный шаг, и он превратится, как говорят, в тигра, вырвавшегося из клетки.
— Хорошо, сейчас приду.
Передав ружье Сдежну, Ратебран быстро зашагал по лесной тропе.
Гудареб Пус сидел у входа в кабинет хозяина, размышляя, что произошло. Какая срочность в спешном приезде сюда? Сдежн, Жданх, Камут, Тинджи — верные воины клана Железный Меч — сидели вокруг, не спуская глаз с гостя. Пус заволновался, едва переступив ворота усадьбы. Он уже хотел под каким-нибудь предлогом удалиться, когда увидел в саду Ратебрана.
— Ах, дядя! — Пус улыбнулся вымученной улыбкой.
Ратебран безучастно поглядел на племянника. Сдежн опустил приклад огнестрела на землю.
— Пус, выйди в сад.
Ратебран выглядел как обычно, и Гудареб немного успокоился.
— Мне передали, чтобы я немедленно прибыл к тебе. Верно?
— Именно так.
— А в чем дело?
— Иди сюда!
Ратебран обулся и спустился в сад. Жданх и Пус следовали за ним.
— Встань вон там! — приказал Ратебран, усевшись на большой камень, и поднял огнестрел.
Пус понял, что дядя целится в него, но сделать ничего не мог. Воины неподвижно стояли вокруг. Атамана разбойников из Римки заманили в ловушку. Лицо его побледнело. Волны гнева словно исходили от Ратебрана. Пус понял, что слова бесполезны.
— Пус!
— Да?
— Ты, конечно, не забыл, что я неоднократно говорил тебе?
— Я все запомнил.
— Наш Мир — хаос, и ты пришел в него орком. Самое позорное в жизни — излишества в нарядах, чревоугодие, издевательства над простыми существами. Именно этим отличаются так называемые крупные провинциальные кланы. Под стать им и бугаи. Род Железного Меча — не чета остальным, и, по-моему, я давным-давно объяснил тебе это.
— Да.
— Наш род дал обет хранить высокие стремления и исполнять их. Мы поклялись не угнетать земледельцев и не разбойничать, поклялись позаботиться о том, чтобы плоды процветания достались всем, если власть над провинцией окажется в наших руках.
— Истинная правда.
— Кто же нарушил нашу клятву? — спросил Ратебран.
Пус промолчал.
— Ты, Пус! Ты злоупотребил властью над вооруженными людьми, которую я тебе доверил. Ты использовал ее во зло, предпочтя жизнь ночного вора. Это ты вломился в дом гончара в Ванкуси и украл чайник Акаэ? Ты? Отвечай!
Пус оглядывался по сторонам, прикидывая, куда лучше бежать.
Ратебран встал с камня:
— Скотина! Стоять! Или удрать надумал?
— Я… я не собираюсь бежать… — Голос Пуса задрожал. Он опустился на траву.
— Свяжите его! — приказал Ратебран.

Один из воинов — средненький шаман мгновенно вырастил лозу, которая связала руки Пуса. Пус осознал, что преступление раскрыто и ему грозит опасность. На его бледном лице появилось решительное и дерзкое выражение.
— Д-д-дядюшка, что ты собираешься со мной сделать? Ты мой родной дядя, но твое поведение кажется мне диким.
— Замолчи!
— Клянусь, я не понимаю, о чем ты говоришь.
— Молчать!
— Кто наплел небылиц про меня?
— Закрой рот!
— Дядюшка… ты ведь мой кровный родственник! Зачем доверять слухам, не лучше ли спросить у меня?
— Не хочу слушать твои трусливые отговорки!
— Главе большого клана нельзя принимать решения на основании сплетен. Он сначала расследует дело…
Ратебрану было мерзко слушать это нытье. Он поднял огнестрел и положил его на сгиб локтя.
— Негодяй! Ты мне не племянник, а живая мишень. Испытаю на тебе новое ружье, которое сделал для меня Кинудши. Отведите его подальше и привяжите к дереву.
Тинджи и Камут пинками подняли Пуса с земли и за шиворот поволокли по саду. Они потащили его в дальний конец сада, на расстояние, которое не преодолела бы стрела опытного лучника.
— Дядя! Выслушай меня! Умоляю, позволь мне сказать!
Голос Пуса дрожал от отчаяния, но Ратебран не внял крикам племянника. Воджь взял фитиль из рук Сдежна, зарядил оружие и прицелился в истошно вопящего Пуса.
— Признаюсь в воровстве! Выслушай меня!
Приближенные Ратебрана невозмутимо наблюдали за происходящим, скрестив руки на груди. Через несколько минут умолк и Пус. Голова его поникла. Он, вероятно, уже примирился с собственной смертью или просто пал духом.
— Не работает, — пробормотал Ратебран, отведя взгляд от живой мишени. — Жму на курок, а оно не стреляет. Сдежн, сбегай-ка в кузницу и приведи сюда Кинудши.

Когда пришел кузнец, Ратебран протянул ему огнестрел:
— Попробовал выстрелить, но оружие не сработало. Почини его!
— Мой господин, это не так-то просто, — сказал Кинудши, осмотрев огнестрел.
— Сколько времени потребуется?
— Может, к вечеру управлюсь.
— А побыстрее нельзя? Живая мишень, на которой мне хочется опробовать оружие, уже готова.
Кузнец только сейчас сообразил, какая участь уготована Пусу.
— Это… ваш племянник? — с трудом выговорил он.
Короку промолчал.
— Ты оружейник. Твое дело — побыстрее исправить неполадки в огнестреле. Пус — дурной человек, но он мой родственник. Он не умрет, как бродячий пес, а поможет в испытании нового оружия. Так что пошевеливайся!
— Слушаюсь, господин!
— Чего еще ждешь? — Глаза Ратебран вспыхнули, как сигнальные огни.
Кинудши кожей почувствовал, как его обожгло жаром. Он торопливо пошел в кузницу.
— Камут, принеси попить нашей живой мишени, — распорядился вождь. — Выставьте стражу из двух бугаев и шамана, пока не починят огнестрел.
С этими словами он удалился в дом, чтобы позавтракать.
Камут, Сдежн и Тинджи тоже покинули сад. Жданх собирался сегодня съездить домой, и он вскоре сообщил, что отправляется в путь. Вскоре отбыл с поручением и Камут, так что в доме на холме остались только Сдежн и Тинджи.
Солнце поднималось, становилось все жарче. Пели цикады, и только муравьи не замечали зноя. Из кузницы доносился яростный стук молота. Что чувствовал в эти минуты привязанный к дереву Пус?
— Огнестрел еще не готово? — выкрикивал Ратебран из внутренних покоев, и Тинджи, обливаясь потом, мчался в кузницу.
— Еще немного придется подождать! — докладывал он, сообщая, как продвигается дело.
Ратебран задремал. Тинджи тоже заснул, устав после волнений минувшего дня.

Их разбудил громкий голос одного из стражников:
— Он сбежал, господин Тинджи, сбежал! Быстрее сюда!
Тинджи босиком помчался в сад.
— Племянник хозяина убил шамана и стражника и скрылся!
Лицо стражника было землисто-серым. Тинджи побежал со стражником, крикнув на бегу в сторону дома:
— Пус убил шамана и бугая и сбежал!
— Что? — воскликнул Ратебран, очнувшись ото сна.
В саду все так же пели цикады. Резким движением Ратебран вскочил на ноги и обнажил меч, который постоянно держал у изголовья во время сна. Обогнув веранду, он натолкнулся на Тинджи и уцелевшего стражника.
Они подбежали к дереву, но Пуса там, конечно, не оказалось. Под деревом валялась развязанная веревка из лозы . Шагах в десяти ничком лежал убитый бугай. Тело шамана они нашли у глинобитной стены; его голова была расколота надвое, как спелый гранат. Оба стражника были с ног до головы залиты кровью. Кровь на траве в такой зной быстро запеклась и почернела. Тучи мух слетелись не ее запах.
— Стражник!
— Да, мой господин! — Стражник простерся перед Ратебраном.
— Руки Пуса были скручены волшебной лозой, а сам он привязан к дереву веревкой. Как ему удалось освободиться? Веревка не разрезана.
— Да… верно… это мы развязали ее.
— Кто?
— Один из убитых, шаман.
— Почему? Кто позволил?
— Сперва мы и слушать его не хотели, но ваш племянник сказал, что ему нужно по нужде, и мы…
— Болван! — заорал Ратебран, едва сдерживая желание втоптать стражника в землю. — Поддаться на такой старый трюк! Безмозглые скоты!
— Господин, пожалуйста, простите меня. Ваш племянник сказал, что вы с добрым сердцем. Он внушил нам, что родной дядя никогда не убьет племянника. Сказал, что его наказывают для острастки, что вы назначили расследование, которое закончится к вечеру, и тогда его освободят. Твердил, что нас строго накажут, если мы обойдемся с ним жестоко. В конце концов один из нас развязал его. Шаман повели его вон под то дерево, чтобы племянник ваш справил нужду.
— Дальше?
— А потом я услышал крик. Он убил шамана и набросился на бугая, а я бросился к дому, чтобы доложить вам о происшествии.
— В какую сторону он побежал?
— Я видел, как он перелез через стену. И потом вроде бы слышал плеск в ручье.
— Тинджи, надо догнать его! Вышли отряд на дорогу, ведущую в деревню. Быстро!
Ратебран решительно устремился к главным воротам, чувствуя холодок страха в душе.

***
Истекающий потом Кинудши не ведал о случившемся, потеряв счет времени. Для него сейчас не существовало ничего, кроме огнестрела, которое надо исправить. Искры с наковальни обжигали его. Наконец он изготовил недостающую деталь. Удовлетворенный результатом своих трудов, он ласкал оружие, как младенца. Полной уверенности в том, что оружие на сей раз не подведет, у него не было. Он прицелился в стену незаряженным огнестрелом и спустил курок. Щелчок прозвучал весьма угрожающе.
«Вроде бы в порядке», — подумал он. Какой позор, если он торжественно вручит ружье Ратебрану, а в нем окажется изъян. Кинудши засыпал порох в оружие и вложил ядро в ствол. Он выстрелил в пол. Грянул гром, и в земле образовалась маленькая воронка.
— Получилось!
Перезарядив огнестрел, Кинудши пошел по лесной тропе в хозяйский сад.
— Эй, ты! — окликнули его из-за дерева.
Кинудши остановился, растерянно оглядываясь по сторонам.
— Кто там? — спросил он.
— Я.
— Кто?
— Гудареб Пус.
— Племянник хозяина?
— Не удивляйся! Утром я был привязан к дереву, и на мне собирались опробовать твое оружие. А теперь я здесь.
— Что случилось?
— Не твое дело. Наши семейные дела. Дядя преподал мне хороший урок.
— Вот как?
— Послушай-ка! Сейчас в деревне, у запруды, идет битва. Там и рабы, и бугаи. Дядя, Сдежн, Тинджи и все остальные там. Мне велено отправляться следом. Ты починил огнестрел?
— Да.
— Давай сюда!
— Это приказ вождя Ратебрана?
— Да. Поживее! Если враг побежит с поля боя, мы не успеем опробовать оружие.
Пус выхватил у Кинудши ружье и скрылся в чаще.
— Чудеса, — пробормотал кузнец.
Он пошел следом за Пусом, который пробирался к внешней стене поместья. Кузнец увидел, как тот перелез через ограду и оказался во рву.
Погрузившись по грудь в стоячую воду, Пус стремительно рванулся вперед, как дикий зверь.
Кинудши взобрался на стену следом за ним.
— Эй, орки! Держите вора! Помогите! Сюда! — закричал он, поняв, что его обманули.
Пус выкарабкался из воды, серый от грязи, как крыса. Услышав крики Кинудши, он обернулся, прицелился и выстрелил из огнестрела.
Оружие издало страшный грохот. Тело Кинудши рухнуло с ограды. Пус мчался по полю, как дикий зверь, уходящий от охотников.
***
«Всем прибыть немедленно».
Под приказом стояла подпись главы клана Ратебрана Железный Меч. К вечеру усадьба и ее окрестности наполнилась бугаями, явившимися по зову князя.
— Война?
— С кем? — спрашивали воины друг друга, возбужденные предстоящей битвой.
Значительную часть жизни они возделывали поля, разводили громмамонтов, торговали на рынке и ничем не отличались от обыкновенных рабов и торговцев, но в глубине души вассалы были иными орками. Они похвалялись предками, принявшими мученическую смерть, и роптали на свою судьбу. Они без колебаний брались за оружие, при малейшей угрозе их сюзерену. Подобные люди служили истинной опорой клану на протяжении столетий.
Сдежн и Тинджи отдавали воинам распоряжения у ворот.
— Проходите в сад!
— Не шумите!
— Идите к главному входу!
Прибывшие были вооружены оркскими двуручными боевыми топорами, но, являясь членами провинциального клана, они не носили полных доспехов, а только боевые перчатки и ноговицы.
— Отправляемся на битву, — предположил один из воинов.
У владений рода Железного Меча не было четко установленной границы. Собравшиеся орки не жили в крепостях и не присягали никому на верность. Они не имели ни постоянных союзников, ни врагов, но время от времени они уходили на войну — когда кто-то вторгался во владения клана, или в составе объединенного войска с другими вождями, или отправлялись наемниками в дальние провинции. Некоторые вожди за деньги оказывали помощь своими войсками, но Ратебран никогда не гнался за выгодой. Соседние кланы Робрака, Джувага из Миди, Бандага из Юнис уважали Ратебрана. Железный Меч был одним из нескольких могущественных провинциальных кланов, но достаточно влиятельным для того, чтобы не опасаться посягательств на его земли.
Получив приказ вождя, все члены клана немедленно явились в усадьбу. Они с надеждой и тревогой смотрели на своего повелителя. Он стоял на возвышении, неподвижный, как статуя. Смеркалось, в небе появилась луна. Ратебран был в доспехах из черной кожи, на боку висел длинный меч. Снаряжение выглядело легким, но никто не сомневался, что Ратебран — полководец и истинный глава воинского рода.

Ратебран перед лицом двухсот своих соратников торжественно объявил, что Гудареб Пус больше не является членом клана. Подробно рассказав о случившемся, он повинился в своей ошибке:
— В результате моего недосмотра возникли серьезные трудности. Пус должен заплатить головой за побег. Мы обшарим всю землю, перевернем каждый камень, проверим каждую травинку, но он от нас не уйдет. Если он не умрет, род Железного Меча на долгие века прославится как шайка воров. Это дело нашей чести. Нашей с вами, наших предков и наших потомков. Мы обязаны поймать Пуса. Забудьте, что он мой племянник. Он — предатель!
Едва Ратебран закончил речь, как появился запыхавшийся юный гонец:
— Пус со своим отрядом в Римки! Они ждут нападения и укрепляют подходы к деревне.
Соратники Ратебрана опешили, узнав, что врагом оказался на этот раз Гудареб Пус, однако честь клана была превыше всего. Они дружно отправились в арсенал, в котором имелось большое количество разнообразного оружия. В прошлом оружие и доспехи часто бросали на поле брани. Теперь, когда усобицы не утихали ни на день, и раса орков погрузилась во мрак и смуту, оружие стало едва ли не самым ценным достоянием. Оружие хранилось чуть ли не в каждом рабском доме. Топор или копье были самым ходовым товаром на рынке, уступая лишь продовольствию.
Много оружия хранилось в здешнем арсенале с первых дней возникновения клана, но в правление Ратебрана запас пополнялся особенно быстро. В нем не было только гномского огнестрельного оружия. Пус сбежал, прихватив их единственное ружье, что привело Ратебрана в такой гнев, который могли умерить лишь стремительными боевыми действиями. Он считал племянника диким зверем, полагая, что чрезмерно милосердно разорвать его на куски. Ратебран торжественно поклялся, что не снимет доспехов, пока Пус не будет убит.
Ратебран во главе своего войска выступил на Римки.
У деревни колонна остановилась и выслали лазутчика. Вскоре он доложил, что Пус и его подручные жгут дома и грабят рабов. Отряд двинулся вперед и столкнулся с беженцами, которые тащили на себе детей и стариков, котомки, гнали скот. Войско Железного Меча еще больше напугало их.
Тинджи обратился к ним со словами утешения:
— Мы пришли не грабить, а наказать Гудареб Пуса и его разбойников.
Рабы, немного успокоившись, стали наперебой жаловаться на бесчинства Пуса. Список его злодеяний не исчерпывался кражей в доме гончара Удонтера. Помимо ежегодной дани в пользу властителя края, Пус взимал мзду в свой карман, которую называл «платой за охрану полей». Захватив дамбы на реках и озерах, он ввел «подать за воду». Если кто-нибудь осмеливался воспротивиться, Пус присылал воинов, и те разоряли надел бунтаря. Угрожая вырезать семью каждого, кто посмеет пожаловаться вождю, он ухитрился держать свои темные дела в секрете. Сам вождь был слишком занят постоянными войнами, чтобы обращать внимание на мелочи вроде закона и порядка.
Пус с сообщниками вели себя нагло: играли в кости, на храмовом дворе забивали и поедали рабский скот и домашнюю птицу, крали женщин, устроили в храме склад оружия.
— Ну а что сегодня случилось? — спросил Тинджи.
Рабы заговорили в один голос. Беспорядки начались с того, что из арсенала раздали топоры и копья. Разбойники пили кровь Крюкорога и вопили о решимости сражаться до последней капли крови и внезапно начали грабить и жечь дома. В конце концов банда взяла с собой оружие, еду и все ценное, награбленное в деревне, и бежала. Громкими разговорами о смертном бое они, похоже, хотели отпугнуть возможных преследователей.
«Может, они меня перехитрили?» — размышлял Ратебран, спешиваясь. Он велел рабам идти домой, а затем с помощью своих воинов потушил пожар, бушевавший в деревне. Ратебран спас оскверненный разбойниками сельский храм. На заре он предался молитве.
— Пус — один из многих побегов на древе нашей семьи, но тень его злодеяний падает на весь род Железного Меча. Прошу прощения за содеянное им и клянусь, что Пуса ждет смертная казнь. Обещаю облегчить жизнь здешним рабам и преподнести щедрые дары храму.
Верные воины окружали своего сюзерена.
— Неужто это — вожак разбойников? — перешептывались рабы.
Их недоумение и подозрительность не были напрасными. Именно именем Ратебрана Пус подкреплял права на бесчисленные преступления и поборы. Он приходился племянником Ратебрану и считал его своим повелителем, поэтому рабы не верили и вождю. Ратебран понимал, что поражение неизбежно, если не заручиться поддержкой богов и местных жителей.
Наконец вернулись лазутчики, посланные по следу Пуса.
— В его отряде орков семьдесят, возможно десять из них, слабые шаманы, — доложили они. — Судя по следам, разбойники ушли в горы.
— Половина воинов возвращается домой для охраны владений клана Железного Меча. Часть остается здесь, чтобы помочь рабам. Ближайшие мои соратники отправляются в погоню, — распорядился Ратебран.

***
Ратебран оставил при себе полсотни человек. Миновав две маленьких деревушки, они столкнулись с частью шайки. Пус выставил дозоры на нескольких дорогах и, обнаружив погоню, избрал кружной путь. Пришли вести, что его орки спускаются с вершины гор в деревню Пусэкдж.
В полдень на четвертый день после того, как спалили Римки, стояла жара. Дорога взбиралась в гору, а отряд Пуса несли на себе оружие и доспехи. Шайка выбилась из сил. Они уходили все дальше, бросая по пути лошадей и поклажу, чтобы не мешкать, и вошли в ущелье реки Додзу изнуренными, голодными, промокшими от пота. На привале маленький отряд Пуса был атакован с двух сторон воинами Ратебрана, которые спустились по стенам ущелья. Валуны и люди обрушились на беглецов, и вскоре вода в реке окрасилась кровью. Одних закололи, других шаманы забили до смерти камнями, третьи утонули. Никто не думал о том, что врагов связывали родственные узы. В бою сошлись дядья и племянники, двоюродные братья. Клан занимался самоуничтожением, но оно было необходимым. Род считал себя единым целым, и если в его теле появлялась опухоль, надлежало избавиться от нее любой ценой.

Бесстрашный воин Ратебран был залит кровью сородичей. Он громко вызывал Пуса на поединок, но племянника не было видно. Девять орков, семь воинов и все три сильных шамана, из отряда Ратебрана погибли, зато уничтожили почти всех разбойников. Среди убитых Пуса не оказалось. Он, вероятно, бежал с поля боя и петлял теперь по горным тропам.
«Собака! — Ратебран заскрежетал зубами. — Он направляется в Кадм».
Ратебран с вершины холма осматривал окрестности. Внезапно откуда-то донесся ружейный выстрел — эхо его прокатилось по горам, словно насмехаясь над вождем. Слезы ярости навернулись ему на глаза. Ведь он с племянником, оказавшимся негодяем, орки одной крови. Плакал он и от сознания своего бессилия. Ратебран сознавал, что безвозвратно минуло то время, когда он мог возвыситься из главы рода до правителя всей провинции. «Если я не в состоянии управиться даже с родней… — горько подумал он. — Одной воинской силы мало, надо уметь властвовать людьми и хотя бы поддерживать порядок в собственном доме».
Ратебран невольно улыбнулся сквозь слезы. «И все же мерзавец Пус кое-чему научил меня», — подумал он и приказал прекратить погоню.

Его отряд, уменьшившийся до тридцати с лишним орков, двинулся из места боя в Моокр. Они встали на привал в окрестностях города и на следующее утро выслали гонца в крепость Окадзаки за разрешением проследовать через нее. К Окадзаки отряд подошел в полночь. По главным дорогам, ведущим к дому Ратебрана, располагалось множество крепостей и укрепленных застав. Через некоторые заставы не пропускали вооруженных людей. Поход по суше длился бы долго, поэтому вождь решил плыть на лодках по реке Яхагши, а потом следовать от Охамы до Ханды. Из Экотон им предстояло проплыть морем до устья реки Каниэ, а затем вверх до Джитх.
К реке Яхагши отряд вышел в полночь. Лодок поблизости не оказалось. Река была широкой и быстрой. Огорченный Ратебрани его спутники расположились под деревьями.
— Если не найдем лодок, чтобы спуститься по реке, надо нанять паром и отправиться по другому берегу.
— Уже поздно. Дождемся рассвета.
Ратебрана беспокоила необходимость испрашивать в крепости Окадзаки разрешение на ночлег.
— Поищем паром, — распорядился он. — Если нам повезет вскоре переправиться через реку, то к рассвету мы проделаем тот же путь, что и на лодках.
— Парома не видно.
— Хотя бы один паром обязательно должен быть. Как, по-твоему, днем люди переправляются на тот берег? Река очень широкая! В прибрежном тростнике наверняка припрятаны лодки на всякий случай. Поищите лучше!
Воины разбились на два отряда. Один отправился вверх по течению, другой — вниз.
— Нашел! — раздался голос.
На подмытом участке берега росло несколько ив. Их корни торчали из земли, а ветки склонялись к воде. Река в этом месте, спокойная и темная, походила на глубокое озеро. Под деревьями была привязана лодка.
— Для переправы годится!
Нашедший лодку спрыгнул с обрыва, чтобы спустить ее вниз по течению, и потянулся к веревке. Воин внезапно отдернул руку и посмотрел на днище лодки. Обычная плоскодонка для перевозки небольших грузов. Она уже отслужила свое. Лодка была с трещиной в бортах, на дне полно ила, но переправиться через реку на ней все же можно. Воина смутил не убогий вид посудины, а человек в ней, который спал под драной циновкой, издавая оглушительный храп. На спящем была странная одежда — броней с короткими не по росту рукавами, грязные штаны и рукавицы, на босых ногах сандалии. Непонятно было, подросток это или взрослый мужчина. Он лежал на спине под открытым небом, и ночная роса сверкала на его бровях и ресницах. Незнакомец спал безмятежным сном.
— Эй, ты! — Воин безуспешно пытался разбудить его. Он окликал спящего снова и снова и наконец легонько ткнул древком копья в грудь. — Просыпайся, слышишь!
***
Кагон открыл глаза, вскрикнул и ухватился за копье, уставившись на воина. Вода вокруг лодки текла так же тихо, как теперешняя жизнь Кагона. В начале прошлого года, когда морозной ночью он простился с матерью и сестрой, он поклялся вернуться домой, став великим человеком. У Кагона пропало желание скитаться по чужим домам, нанимаясь в услужение то к купцу, то к ремесленнику. Он мечтал поступить на службу к бугаю. Уродливая внешность и жалкая одежда отталкивали орков, к тому же у него не было документа о рождении, не говоря уже о низком происхождении.
Кагон побывал в Рахише, Югона, Ханды. Набравшись смелости, он подходил к воротам бугайского дома, но его просьба неизменно вызывала хохот и насмешки. Однажды его даже прогнали метлой. Деньги кончились, и он теперь согласился с тетей, которая твердила ему о жестокости мира. Он не расставался с мечтой и верил в ее исполнение. Кагон делился своими планами с каждым встречным. Он ночевал в чистом поле, в траве или, как сегодня, в рассохшейся лодке, но постоянно думал, как осчастливить мать, которая всю жизнь влачила жалкое существование. Беспокоился он и о печальной участи сестры, которая из-за нищеты не могла выйти замуж.
Были у Кагона и свои собственные тревоги. Он постоянно ощущал голод, сколько бы ни съел. Он с завистью смотрел на красивые и большие дома, на изысканную одежду бугаев, стыдясь своих лохмотьев. Заглядывался на красивых женщин, упиваясь исходившим от них ароматом. Кагон ни на минуту не забывал о главном — сделать счастливой мать. Собственные желания могут подождать. Он бездельничал и скитался, не замечая постоянную пустоту в желудке. Кагон делал множество открытий, узнавая, как устроен мир, наблюдая оркские страсти, обычаи разных краев. Он пытался разобраться в происходящем в расе, приглядывался к боевой мощи разных провинций, сравнивал жизнь в городе и в деревне.
В конце прошлого столетия с началом смуты многие мужчины занялись изучением воинского кодекса, который обрекал человека на жизнь, полную тягот и испытаний. Полтора года Кагон следовал Тропой Орка, но ему ни разу не довелось пустить в дело свой топор. На оставшиеся деньги он купил у купца большой запас иголок и стал бродячим торговцем. Со своим товаром он забрел даже в Кадм. Коробейник из него получился ловкий.
— Кому иголки? Швейные иголки! Подходите. Шьют хорошо. Швейные иголки!
Заработков едва хватало на пропитание. Кагон не заболел купеческой страстью к наживе.
Побывав в больших укрепленных городах на севере, Кагон почувствовал, что грядут великие перемены. Ему казалось, что назревающие события уже не будут беспорядочными стычками, которые до сих пор не давали покоя оркам по всей территории. Разразится великая война, и в ее пламени раса исцелится от многолетних хворей. «И тогда, — думал он, шагая по деревням с коробом иголок, — даже я сумею…» Страна устала от бесчинств Духовных Шаманов рода Жасима. Вокруг царит хаос, и время призывает молодых.

Из северных провинций,он добрался до Окадзаки, прослышав, что в этом городе-крепости живет его родственник по отцу. Кагон не собирался просить милостыню у родственников, но этим летом он заболел, отравившись несвежей пищей. Ему захотелось немного отдохнуть и узнать новости из дома. Два дня он безуспешно искал в городе своего родственника. Стояла сильная жара, и Кагон выпил воды из пруда. Вскоре он почувствовал резь в желудке. Вечером он доплелся до берега Яхаги и набрел на лодку под ивами. Его знобило. Рот пересох, словно набитый сухими колючками. И в эти минуты он думал о матери, а когда задремал, она явилась ему во сне. Потом Кагон провалился в глубокий сон, и мать, сестра, боль в желудке, звездное небо куда-то исчезли. Забытье длилось до тех пор, пока воин из отряда Ратебрана не постучал ему по груди древком копья.

Кагон истошно завопил и ухватился за древко копья.
— Живо просыпайся! — Воин дергал копье из рук Кагона, но юноша не отпускал его.
— Я уже проснулся! — сказал он, садясь в лодке.
— Прочь из лодки! — сердито закричал воин, дивясь силе тщедушного юноши.
— Как это?
— Немедленно! Нам нужна эта лодка, ясно?
— А что, если я не захочу? — насупился Кагон.
— Что-что?
— Если я не захочу уйти?
— Что?!
— Почему я должен подчиняться тебе?
— Поговори у меня, ублюдок!
— О ком это ты? Разбудил меня, ударив копьем, а теперь гонишь отсюда? Кто же из нас ублюдок?
— Придержи-ка язык. Не видишь, с кем разговариваешь?
— С каким-то мужчиной.
— Ничего себе ответ!
— Каков вопрос, таков и ответ.
— Слишком ты говорлив, юнец! Сейчас язык у тебя отсохнет. Мы — воины клана Робрака Железный Меч. Мы только что прибыли сюда, и нам необходима лодка, чтобы переправиться на тот берег.
— Лодку увидел, а человека в ней проглядел. Это моя лодка.
— Я ведь разбудил тебя. Хватит болтать!
— А ты грубиян. Знаешь?
— Что ты сказал? Ну-ка повтори еще раз!
— Я не уйду. Это моя лодка.
Воин резко дернул копье на себя, решив выкинуть Кагона из лодки. Юноша внезапно отпустил древко. Оно взметнулось вверх, застряв в ветвях ивы, а воин опрокинулся на спину. Перевернув копье, он наставил острие на Кагона. В ответ из лодки полетели гнилые деревяшки, черпак, тростниковая циновка.
— Ну и дурачина, — рассмеялся Кагон.
В это время к ним подбежали другие воины Ратебрана.
— Прекратите! Что случилось? — спросил один из них.
— А это кто? — поинтересовался второй.
Они толпились на берегу, громко крича, и тут к ним подоспел вождь со своими приближенными.
— Ну что, нашли лодку? — спросил он.
— Найти-то нашли, но…

Ратебран неторопливо подошел к воде. Кагон, сразу распознав в нем главного, выпрямил спину и в упор посмотрел на Ратебрана. Тот выдержал его взгляд. Они не произнесли ни слова. Не странный вид юноши поразил вождя, а его глаза, смотревшие на него в упор. «Сразу видно, что он отчаянный парень», — подумал Ратебран. Глаза Кагона, сверкавшие во тьме, напоминали ему глаза полуночного хищника. Наконец Ратебран не выдержал и отвел взгляд.
— Мальчишка, — невозмутимо произнес Ратебран, прерывая молчаливое соревнование.
Кагон не ответил. Его зрачки, как две стрелы, по-прежнему целились в лицо Ратебрана.
— Это мальчишка, — повторил вождь.
— Это вы обо мне? — угрюмо поинтересовался Кагон.
— Разумеется. Или в лодке еще кто-то есть?
Кагон пожал плечами:
— Никакой я не мальчишка. Я принял обряд совершеннолетия.
— Вот как? — Ратебран расхохотался. — В таком случае обойдусь с тобой как со взрослым.
— Ну конечно. Вон вас, сколько против одного. Что вы собираетесь со мной сделать? По-моему, вы разбойники. Бугаи.
— Шутить изволишь!
— Ничуть. Я спал, никого не трогал. У меня болит живот. Впрочем, какая мне разница, кто вы такие. Я никуда не уйду отсюда.
— Вот как? Живот у тебя, значит, болит. А почему?
— Отравился. Или из-за жары.
— Откуда ты родом?
— Из Реканаму в Ванг.
— Из Реканаму? Хорошо. А как зовут твоего отца?
— Его имени я не скажу, а меня зовут Кагон. Но, позвольте, скверные у вас манеры — разбудили человека и спрашиваете, как зовут его отца? А вы сами откуда? Из какой вы семьи?
— Я твой земляк из Ванга. Живу в имении Джитх. Меня зовут Ратебран Железный Меч. Я и не знал, какие люди живут по соседству. Чем ты занимаешься?
Не отвечая на вопрос, Кагон в свою очередь поинтересовался:
— Так вы из Джитха? — и продолжал: — Это совсем недалеко от нашего села. — Юноша мгновенно настроился на дружелюбный лад, подумав, что сможет узнать новости из Реканаму. — Раз мы земляки, я готов услужить. Забирайте лодку!
Он взял узелок с пожитками, который служил ему подушкой, перекинул его через плечо и выбрался на берег. Ратебран молча следил за ним. Он заметил и повадку бродячего торговца, и дерзкие речи юноши, давным-давно предоставленного самому себе. Кагон тяжело вздохнул и собрался было продолжить путь.
— Подожди, Кагон. Куда ты направляешься? Я чувствую, что ты шаман?!
— Лодку я вам отдал, так что спать мне негде. Если я лягу в траву, то простужусь, и живот разболится еще сильнее. Ничего не поделаешь, пойду, пока не взойдет солнце. Да я шаман. И даже не слабый… А очень слабый.
— Пойдем со мной, если хочешь.
— Куда?
— В Джитх. Поживешь у нас. Позаботимся о тебе, пока ты не поправишься.
— Благодарю вас. — Кагон робко поклонился. Глядя в землю, он размышлял над предложением. — Означает ли это, что вы зовете меня к себе на службу?
— Мне нравится, как ты разговариваешь. Ты подаешь надежды. Если хочешь служить мне, считай, что я тебя принял.
— Нет! — твердо сказал Кагон, высоко подняв голову. — Моя цель состоит в том, чтобы служить бугаю, и я странствую по свету и приглядываюсь к бугаем и вождям из различных провинций. Если уж служить бугаю, так только настоящему.
— Ха-ха-ха! Забавный ты парень! Выходит, я, Ратебран, недостаточно хорош для тебя?
— Я не смогу понять этого, пока не поступлю к вам на службу. В нашей деревне клан Железный Меч пользуется недоброй славой. И дом человека, у которого я служил раньше, ограбил разбойник, причисляющий себя к роду Железного. Моя мать умрет от горя, узнав, что я поступил на службу к вору, поэтому я не могу принять ваше предложение.
— Ты, значит, служил у гончара Удонтера.
— Откуда вы знаете?
— Гудареб Пус был членом клана, однако я сам изгнал этого негодяя. Он сбежал от расправы, но мы разгромили его банду и возвращаемся домой. Неужели дурная молва о роде Железного Меча разошлась так далеко?
— Г-м-м… Вы на того разбойника вроде бы не похожи, — искренне произнес Кагон, глядя ратебрану прямо в глаза. Затем, словно внезапно о чем-то вспомнив, он продолжил: — Я готов следовать с вами до Джитх, не беря на себя никаких обязательств. Мне хочется погостить у родичей в Рэцфуд.
— Рэцфуд совсем рядом с Джитх. А кто у тебя там?
— Бондарь Синдзаэмон, родственник по материнской линии.
— Синдзаэмон — выходец из бугайского рода, стало быть, твоя мать из бугаев.
— Теперь я бродяга, но и отец мой был бугаем.
Воины сели в лодку и ждали Ратебрана. Он обнял Кагона за плечи, и в лодку они сели вдвоем.
— Кагон, решай сам, где тебе остаться — в Рэцфуде или Джитхе.
Неудавшийся ростом Кагон затерялся среди дюжих орков и их копий, как в лесу. Лодка направилась к другому берегу, но из-за сильного течения переправа заняла немало времени. Кагон заскучал. Он вдруг заметил, что на плечо одному из воинов сел светлячок. Кагон поймал его и, держа в ладони, залюбовался мерцающим крошечным огоньком.