Какая гробовая тишина в теме...
Вот ещё один из рассказов.

Осень

Когда прерывистое дыхание лета ещё слышно на фоне старчески молодого голоса осени, солнце ещё ярко, но уже не испепеляет все своими золотыми кинжалами, а мягко ласкает тварей дневных своим желто-рыжим веретеном. Ветер в это благословенное время между смертью зелени и началом вселенского цикла обновления уже не бросает яростно в глаза пыль, но и не прошивает одежду насквозь стылостью ледяных ветров. Тянет куда-то в лес, в лес густой и древний. Поохотиться на грибы, причаститься последними, тяжелыми и сочными ягодами, посидеть на закате у небольшого костерочка, весело поедающего потешно щелкающие полешки, собранные под ближайшим упавшим от грозы деревом.
Природа засыпает. Человечество окукливается на зиму, долгую или не очень, день ото дня увеличивая количество носимых на себе вытканных доспехов.

Приятно идти куда-нибудь по проселочной дороге, мощеной ещё аж прадедом царя Гороха, и любоваться на закатное солнце. Столь рыжим и прекрасным светило бывает только на рассвете лютой зимы в ясный день. Приятно идти и просто смотреть на мир, пусть даже и замечая не все, а лишь детали…

На фоне почти муарового облака диковинной формы, напоминающего нечто среднее между единорогом и полусказочным Чебурашкой, видна стая каких-то птиц, в идеальной тишине летящих в неведомые смотрящему дали. Красивый черный клин прорезает небеса, выполняя божеские таинства повелителей Воздуха – древние ритуалы, появившиеся ещё с первыми птеродактилями…

Высохший словно древнеегипетская мумия старичок, согнувшись во все десять погибелей, зачем-то белит известью из проржавелого ведерочка свой давно покосившийся деревянный забор, больше похожий на противотанковую линию первой половины сороковых годов гордого и безжалостного века Смерти Древних Доблестей – века двадцатого.

Молодая парочка с счастьем, написанным лучшими красками осени на их румяных лицах, вышла на прогулку по той же дороге, взяв с собой и малютку ребенка, своего наверное… Поводок на шею – и гулять! Странно, но ведь действенно.

Из-за высокого забора доносится запах дыма. Жгут листья. Нет красивее запаха, чем пряный дым… В эту секунду. Да и за фокусами, которые выделывают клубы густого, но нисколечко не черного дыма, смотреть чертовски интересно. Но ноги несут дальше – по склону вниз, вниз… туда, где посырее и пахнет болотной травой…

Какая-то одинокая птаха не пойми какой раскраски одиноко сидит на высокой сосне, начисто лишенной коры. Интересно, кого же ждет… да ещё на дереве, начисто обглоданном короедами… всяко не духов леса.

Присесть бы на пенек, посмотреть бы на лысую макушку заходящего за лес солнца и зеленые ещё холмы, заливаемые прощальным светом – да и отдохнуть наконец от бесконечной мирской суеты…

Осень… Приди! Возьми меня! Забери меня! Освободи мой дух, дай пролететь над полями, дай вдохнуть воздух выкошенных полей, дай отведать лесных яств! И подари мне хоть каплю того, что ты даришь сейчас природе… покоя.

Trok-Ferot, как то не смахивает на рассказ. Скорее, просто красочное описание осени, зарисовка, так сказать.

Малюсенькая зарисовочка, написанная мною 18 сентября просто для того, чтобы на пару минут занять руки.

Закат над пустынным побережьем

Закат над пустынным побережьем был феерически красивым, но окрас его не предвещал ничего хорошего. Мрачно-фиолетовые облака плавно перетекали в багряные лоскуты закатного неба, и лишь ржаво-рыжие прожилки да с прозеленью белые пятна напоминали о том, что когда-то на небосводе было солнце. Само существование солнечного дня под этими мрачными небесами казалось ересью.
Холодные, но прозрачные, как вымытый горной рекой хрусталь, и редкие капли дождя были последним штрихом вселенской печали в этом пейзаже.
Лениво колыхалось тёмно-зелёное осеннее море, не спеша облизывая каменистый берег и вороша камушки в их сиюминутных ложах.
Груды камней и сотни разбитых панцирей улиток, рапанов, мидий и крабов, из которых и состояла орошаемая дождём пустыня, таили в себе один секрет. По отдельности каждый камушек и каждая раковина были разноцветными, и даже яркими. Бледно-красные и белые, нежно-зелёные и бурые, прозрачные и чёрные, гранит и нефрит, кости и известняк - разные по форме и цвету, все вместе они образовывали серую пустошь, простиравшуюся на столько, на сколько хватило бы взора смертного.
Над камнями то неторопливо, то резко изгибались большие и маленькие рыбы-змеи, которых совершенно не смущало то, что они парят в воздухе, а не шныряют в воде. Их пустые глаза равнодушно оглядывали серое безмолвие, а тела, словно разрисованные таинственными рунами, почти беззвучно шуршали чешуёй.
Там, где вода становилась уже совершенно непроглядной, на дне стоял большой угольно-чёрный камень, на котором сидел человек, кожа которого была такой же серой, как и окружающий его пустынный пляж. Весь он был покрыт водяной пылью, и по спине его, вырисовывая причудливые завитушки, в воду стекали капли, сливаясь в реки. Может быть, он и плакал, но если и так, то солёные капли, лишь появившись, смешивались с дождевой водой.
Всё это открылось мне в видении. Но долгие годы ночью, слушая бесшумный шёпот звёзд и тайные речи тёмного дождя, глядя на луну и любуясь осенним закатом природы, я гадал, кто был тем человеком, сидящем на камне в том загадочном месте, которого нет? Ответа я так и не узнал, и не узнаю никогда. Но мне почему-то кажется, что увидеть я мог только себя...

Попробуй прочитать вслух и с выражением - как то не очень эластично звучит, и вот это "да" тут, как мне кажется, не очень к месту.


"Ересь" - слово, имеющие четкое определение, которое обычно употребляется в другом контексте. Конечно - художественный оборот, напоминающий завитушки из стиля барроко довольно красив, но не стоит перебарщивать с такими... не очень подходящими словами. Это не столько тебе, сколько остальным, кто пишет\пытается писать в таком стиле.


Холодные исключают прозрачные? Или прозрачные принципиально не совместимы с холдными?


Выбивается из стилистики. Неверно, как я понимаю, подобрано слово, из-за чего читатель на нем спотыкается.

1. Видимо, у меня дикция хорошая, но мне на слух сие нормально.
2. Ересь - это ересь. И она не обязательно должна быть напрямую связана с религией. Особенно применительно к метафорам.
3. Сочинительный вариант слова "но" тебе знаком?
4. А вот чем шныряние не устроило - даже гадать боюсь...

Спасибо за комментарий.

1.Сочетание красивое, но жутко неудобное.
2. Безусловно. Я лишь подчеркнул, что не стоит слишком уж уходить в данную стихию.
3. Знаком, а как же... но ( ) в данном предложении звучит взаимоисключающе. лучше по-другому, мне кажется.
4. Я же вроде понятно написал...

kainer, "шныряние" - вполне нормальное, а главное - точное слово.

Встречая рассвет в осеннем лесу [29.09.2009]

Осенний лес - местечко весьма чародейское, если не сказать крепче. Умирающая возрождения ради природа столь же многогранна, сколь и скрытна. Об этом нужно помнить, когда идёшь созерцать мир ещё до того, как пропоют петухи.
Я сидел на стволе сосны, упавшей около года назад во время буйства осенних гроз, и внимательно следил за тем, как вокруг меня клубился мутно-белый утренний туман, изгибаясь и извиваясь, создавая и разрушая всё новые и новые причудливые узоры, формы и завитушки. Мне не было холодно в этом царстве теней, смешанных с молоком, я лишь дышал стылым воздухом и вдыхал влажный, словно только что изловленный пучинный зверь, воздух, перемешанный с запахом пробивающихся сквозь кору опят и лишь начавших гнить листьев всевозможных форм и расцветок.
Да, холодно мне не было, но я замёрз и озяб. Глубоко вздохнув и поведя плечами, я протянул руку к плетёной корзине и достал из неё ворох старых, чуть пожелтевших газет и потёртый спичечный коробок с примятыми углами.
Газеты я порвал и уложил на чёрную кляксу на лике земли - след от давнего костровища. За несколько минут мною был воздвигнут над бумагой небольшой зиккурат, состоящий из еловых шишек, тоненьких берёзовых веток, иссохших травинок, кусков сосновой коры, угольков из давно остывших пепелищ и разномастных деревяшек неясной породы.
Ладони, соприкасавшиеся с чуть сыроватыми осколками лесной жизни, заныли, скованные прохладой. С трудом мне удалось достать спичку из коробка и чиркнуть ей о шершавый бок логова Прирученного Огня, плюнув резким шумом в тишину леса. Яркая вспышка за секунду превратилась в капельку пламени, почти неподвижно летящую вниз на кончике спички. Нескончаемо можно любоваться вольным течением вод, гордым величием дикой природы, безграничной возвышенностью небес, всегда чарующей красотой любимой девушки и шальной игрой пламени. Чуть помедлив, я дал пищу огню, неотрывно следя за тем, как от капли занимается ало-рыжее море.
Густой, тёмно-серый пар повалил от зиккурата, запахло сырым и чуть прогнившим древесным нутром. Рубиново-золотые язычки словно шутя бегали по рукотворным стенам, неуверенно и в то же время озорно облизывая деревяшки и мгновенно обгладывая травинки.
Костёр потихоньку разгорался, начиная отдавать мне толику своего тепла. Я смотрел на большой осиновый корень, угнездившийся на вершине моего храма огня, и искренне восхищался живостью пламени, забыв на время о своих думах и печалях. Это было очень волнующе и божественно красиво. Огненные духи резвились, шутя разгоняя призраков воды. Костёр разгорался, и я, увлечённый этим зрелищем, не сразу заметил, что ветви могучих в силу древности своей деревьев заволновались, ибо по ним пробежали молодые восточные ветра, облачённые в промокшие одежды и несущие на крыльях своих дождь. Туман начал постепенно сдавать свои позиции, отодвигаясь в канавы и тёмные закоулки лесного царства, а по листьям тихонько забарабанил холодный, но чистый и свежий утренний дождь, выпевая свою мудрую песню.
Дождь не набирался сил, мечтая стать лихим ливнем, он лишь выводил свою тихую вековечную мелодию на папирусно-жёлтых, вишнёво-красных, изумрудно-зелёных и каштаново-чёрных инструментах, напевая в такт грустным и весёлым мыслям.
Я грелся у костра, оставаясь почти сухим. В руках моих была большая гроздь ягод рябины, уже сочно-красных снаружи, но ещё не облагороженных морозцем внутри. Отрывая их по одной и вкушая кислые, но такой манящие соки и плоть ягод, я смотрел на огонь и слушал песнь слепого дождя.
Пропели, не щадя глоток, первые петухи.
Я подложил ещё несколько замшелых поленьев в огонь и закрыл глаза. Шум ветра, играющего с ещё не опавшей листвой, мягкий стук капель, игривое потрескивание костра - я слышу этот мир. Разбивающиеся о кожу на мириады осколков капли осеннего дождя, ласковое тепло рыжего буйства, нежные и плотные шарики рябины в руках - я ощущаю этот мир.
Улыбка расцветает на моём лице, расцветает и увядает, и я заглядываю в глубины своей души, истерзанной борьбой ума и разума, логики и чувств.
Лишь в такие редкие минуты можно увидеть свой дух таким, какой он есть, свободный от цепей. И я узрел себя. Свои ошибки и победы, свою горечь и свою любовь.
Открыв глаза, я увидел чёрную птицу, летевшую вдалеке. Увидел спокойные и величественные сосны вокруг. Ещё раз прислушался к дождю, вобрал в себя ещё несколько крупиц обжигающего вблизи тепла и разжевал последнюю ягодку рябины. И улыбнулся вновь.
Природа мудра, в её власти тихонько поделиться с нами памятью веков, в которой вырезано всё сущее. И нигде души наши не явлены нам так чётко и полноцветно, как у наших истоков. Ничтожной частицы силы, которой наделена природа, достаточно для того, чтобы изменить ход истории. Но я не гонюсь за этой силой, она неподвластна смертному... во всяком случае, не сейчас. Нет, не гонюсь. Я лишь прислушиваюсь к почти заглушённому лязгом и скрежетом механизмов пению незаражённой отходами технократии жизни.
Огонь предо мной начал медленно исчезать, успокаивая свою буйную ярость, и я подкинул в костёр несколько веток в палец толщиной. Пар повалил сильнее. И тогда в пламя ухнул сверху ворох опавших листьев, поднятых мною с земли. Глядя на битву огненной рати с воинством отсыревших сынов осени, я видел, как в их столкновениях зарождаются дым и пар.
Глядя на серые и беловато-прозрачные клубы, я видел в них отражение тёмных и светлых сторон самого себя. Видел их столь ясно и понятно, сколь никогда нельзя узреть их в кирпично-бетонных ящиках домов.
Я почти незаметно кивнул своим добрым воспоминаниям и мечтам, оставляя их в своей душе и зажигая огонёк надежды на то, что светлые дни ещё только предстоят. Отныне они останутся со мной, согревая в тягостные минуты тех, кто мне дорог, и меня самого.
Веки мои сомкнулись на мгновение, отдавая дань уважения тягостям и невзгодам, которые я пережил. Я вздохнул полной грудью, благодаря их за бесценный опыт, оставленный мне, и отпуская на волю горечь и злобу, запертых до этого в клетках моего разума. Я буду помнить, но не буду страдать.
Познать мироздание можно, но лишь познав себя самого. Познать себя можно, но для этого нужно быть честным хотя бы с самим собой.
Огонь вновь начал затухать. Я смотрел в него, с затаённой дрожью ощущая, что вместе с ним затухает и моя кипучая злоба. Пламя очищает, если обращаться к нему как к могущественной, вольной и вечной стихии, а не как к укрощённому слуге.
Я улыбнулся снизошедшему на меня чувству неземного покоя. Наверное, так же спокоен небосвод, из века в век меняясь и оставаясь прежним.
Я поклонился до земли засыпающему огню, безмолвному лесу, хрустальному дождю и ласковому ветерку. И тихо прошептал:
- Новый день начался...

Trok-Ferot, круто...

Монолог

Мы рвались вперёд.
Не обращая внимания на подступающую старость, безразлично взирая на минутные соблазны, скрипя зубами от боли, прочно угнездившейся в многочисленных ранах мы шли, ползли, скакали и бежали вперёд. Наши жёсткие сапоги оставили чёткие следы на заснеженных вершинах древних и молодых гор, отпечатки наших ног виднеются в непроходимых джунглях, мы прошли сквозь бушующий огонь и хрустально-безмолвный лёд, сквозь стылую землю и пенистые реки крови. Поступь наша поворачивала бурлящие потоки вспять, под тяжестью нашего взгляда рассыпались пеплом великие империи. Изменяя мироздание, стирая и прочерчивая заново грани, создавая и опровергая истины, ломая стереотипы и уничтожая шаблоны, испепеляя врагов и умирая над могилами друзей мы не останавливались, мы всеми силами стремились в вышину, к самым далёким и манящим звёздам.
Нас не удержали железные цепи, традиции ничего не смогли сделать с нами. Безносая Смерть и Вечно Юная Любовь не смогли своротить нас с узенькой тропки среди бескрайних болот, по которой мы тысячи лет, вгрызаясь в ткань судьбы зубами и ломая все преграды ударами разбитых кулаков, стремимся к своей Шамбале.
Мы рвались, мы пытались... Но время, бесконечное время вдруг начало кончаться. Как получилось так, что сыны, братья, друзья и отцы наши вдруг превратились из великих воинов и мудрых философов в стадо свиней, плавающее в море водки, над которым стелется сигаретный дымок? Что стало с нами, если наши дочери и сёстры, матери и подруги сотнями превращаются в омерзительно похотливых, безнадёжно стервозных и чудовищно подлых чудовищ? За какие грехи близкие наши в одночасье лишились душ своих?
Мы, покорившие бескрайнее небо и беспредельные глубины, создавшие великие империи и одержавшие великие победы, смотрим на вас. И взору нашему всё чётче видно, что вы уже мертвы. Вам не к чему стремиться, кроме сортира потеплее, вам не за что умирать и не для чего жить. Вас не манит неизведанное, и интересен вам лишь секс и кокаин. Вам не нужны знания и свои мысли, вы лишь слепо мычите то, что в ваши головы залили всяческие гады. И сытный завтрак стал дороже вам величия души...
Вы, братья и дочери наши, отцы и друзья, любимые нами и ненавидящие нас - ответьте нам, ради чего вы обратились в безвольное стадо амёб, когда пред вами лежал путь за нами - путь к царственному величию львов и неистребимому могуществу драконов?

Mark Bernet, "действия" у меня получаются излишне шизофреническими. Хотя могу выложить, если интересно.

Trok-Ferot, валяй. Шизофренические действия у тебя зачастую получаются куда более нормальными, чем нормальные действия у большинства шизофреников.

Ну вот, собственно, свеженькое - сегодня написано.

Оборотень

Я среди травы. Она невыносимо высока, она окружает меня со всех сторон, никто и никогда не найдёт меня в этом изумрудном поле. Я затаился и жду, осталось совсем чуть-чуть. Мои мышцы рвут и мечут в предвкушении, кровь всё больше бурлит и пенится в моих жилах, раскаляясь и наполняя меня лихим кровожадным безумием. Солнце - презренный жёлтый диск - уже укатывается прочь с омерзительно синего неба, и притяжение звёзд всё сильнее кружит мою голову. Остались какие-то жалкие мгновения, и я вновь стану Зверем. Ароматы диких лесных трав становятся всё ощутимее, слух мой обостряется; я слышу биение чужих сердец за десятки шагов от себя, слух мой легко выискивает журчание чужой крови сквозь гомон засыпающего леса. Ветер приятно холодит мою шкуру, мысли становятся обрывочными. Осталось всего лишь несколько секунд, и небо станет чёрным. Чёрным, далёким и принадлежащим мне безраздельно. Да! Да! Кровь моя закипает, ломая меня и выворачивая наизнанку. Мои когти вновь удлиняются и становятся острее бритв, глаза распахиваются шире и видят всё, даже крохотные пылинки, подхваченные ветром, возвещающем о приходе ночи.
Вой мой, лишённый даже оттенка жалости, извещает всех, что Зверь снова вышел на охоту.
Я бесшумно несусь сквозь ночную чащу, резвясь и радуясь своей силе. Моя мягкая бело-коричневая шерсть серебрится в свете звёзд и переливается ртутью при луне. Мои выточенные из кристально-синего хрусталя клыки рассекают воздух со свистом, неслышимым ни для кого и сводящим с ума меня. О, упоение ночью! Как ты прекрасно... Жалкие, бессильные двуногие уродцы, что знаете вы о Ночи, если отвергли её? Ничтожества... Ваша кровь, ваша плоть и ваш ужас будут щедрым подарком моей Богине, Богине Ночи. Трепещите, я слышу вашу драгоценную кровь, несущуюся по вашим телам. Чую её аромат. Всё естество моё жаждет свежей крови, и ничто не способно помешать мне. Но я ещё не нагулял аппетит. Бойтесь - я брожу вокруг вас. Я сожру вас, как только захочу.
А пока - пока луна, звёзды и ночной ветер. Кусты, усыпанные огромными белыми бутонами, источающими сладкий запах, хлестают меня своими колючими ветвями, но это лишь бодрит меня, и сердце моё, раскатом грома колотящееся в груди, бьётся ещё яростнее. Я ощущаю каждой частичкой своего тела, как по моим жилам растекается раскалённый, огненно-белый металл. Жар, исходящий от моей крови, испепелил бы и солнце, если бы я только смог дотянуться до этого мерзкого шара, холодящего моё тело.
Когти мои оставляют глубокие шрамы на вековых дубах, средь которых я прыгаю и метаюсь. Могучие стволы дрожат, словно высушенные ветром старые соломинки, и мне достаточно лишь захотеть, чтобы все эти могучие деревья, вызывающие оторопь своей статью и силой, превратились в груды щепок, но мне это не нужно. Мне нужно лишь знать, что мои коготки всё так же крепки, всё так же не знают преград для себя.
А, земляная крыса! Я учуял тебя, кроха. В тебе тоже есть капелька крови... Чтож, пусть будет так.
Я замираю на секунду... Длинный прыжок! Удар! Мерзкий зверёныш даже не успел понять, что умирает, а кровь его уже стекает по моим когтям. Мутно-рубиновые капельки... Ах, какой запах, какое пьянящее амбре! Я не выдерживаю и слизываю сразу все капельки крови своим раздвоенным чёрным языком.
Вся прелесть ночи заключается в том, что я ощущаю её всем собой - угольными глазами, хрустальными клыками, языком, чуткими ушами... Да чего мелочиться - каждой шерстинкой на своём теле.
Сейчас в воздухе разливается крохотными шариками влага - и я знаю, что это означает. Бушующая, клокочущая Небесная Вода идёт сюда, и гнев её сметёт муравьиные империи, заставит гнуться деревья и дрожать саму землю. Но мне она лишь доставит леденящее удовольствие - мало в мире вещей, приятных более, чем студёный ночной дождь в лесу.
Я ухожу с той полянки, где несколько мгновений назад поймал какую-то склизкую чёрную тварь. Омерзительное, пищащее, источающее запах собственной смерти существо подарило мне несколько глотков крови, и я наградил его за это красивым посмертием. Думаю, обитателям леса понравится композиция, которую я изобразил, намотав паутинкой внутренности этого уродливого порождения бессилия на серо-чёрные ветви засохшего дерева, мёртвого ничуть не менее, чем обескровленное мясо, которое теперь украшает его.
Моё довольное урчание заставляет стайку певчих ночных птиц испуганной грудой тел сорваться с насиженных ветвей. Пусть их - хоть я и могу в мгновение ока вскарабкаться на любое дерево и распотрошить даже орла в мгновение ока, но птиц истреблять скучно... в них слишком мало агатовой жидкости. Пусть летают, а я напьюсь их страхом предо мной допьяна.
Я слышу шорох! Тот самый... Самый главный звук ночи. Её шаги. Богиня! Ты вновь пришла ко мне.
Я смотрю на Неё и не могу скрыть восхищения и желания, прекрасно читающихся в моём взгляде. Она совершенна. Как разительно Она не похожа на остальных двуногих...
Сколько в тебе гибкости и грации, Царица! Нет никого, кто мог бы избежать моих когтей, и лишь Тебя я не смогу даже тронуть, если Ты не захочешь этого, Великая. Твои глаза - угли пылающие, изящно вправленные в горный лёд, и нет взора, что был бы зорче Твоего. Пахнущие горным мёдом волосы, оплетающие ржаными цепями до самой земли; ровные и крепкие зубки белее снега под луной; пышнейшие и изящнейшие прелести, за обладание которыми двуногие сами истребили бы себя до последнего. Всё это ты, Богиня Ночи.
Ты зовёшь меня к себе с улыбкой на прекрасных губах, изящных куда более, нежели розы. Ты нага, как и всегда, и лишь лёгкая накидка из шкур чёрных пантер идеально подчёркивает сумасшедшую молочную белизну твоей нежной кожи. Я препадаю к твоим ногам, Ночная Госпожа. Я жажду узнать твою волю. Приказывай, Возлюбленная.
Лесная тропинка стонет под моими лапами, я неудержимо несусь вперёд, невидимый в ночной тиши. Мой мех словно горит от прикосновений Её рук. Я выполню приказ до рассвета, или же сам разорву себя на части.
Сегодня Великая не голодна. Пока Она сидит на краю обрыва и ведёт неспешную беседу со звёздами, я должен добыть для Неё всего лишь два десятка наполненных свежей сердец странных двуногих созданий, называющих себя людьми. Лёгкая работёнка, мой Возлюбленной не придётся долго ожидать своего слугу.
Я приближаюсь к двуногим, обгоняя ветер. Никакой пощады!
Да! Да! Да!
Сегодня их много. Куда больше, чем обычно. Никак не менее полусотни сосудов с отборным питьём! Жалкие, ничтожные, презренные, вы были рождены лишь для того, чтобы утолить Её голод и мою жажду!
Я выпрыгиваю из кустов прямо в освещённый весёлым пламенем круг костра, пролетев прямо сквозь пламя. Я жадно взираю на испуганные лица этих тварей и пью полным глотками ужас, заполнивший глаза двуногих. Как же это прекрасно...
Удары моих когтей убивают быстро, но никак не милосердно, мне незачем жалеть своих жертв. Пока обезумевшая толпа пытается укрыться от меня, Лесного Кошмара, среди деревьев или убежать от меня, Обгоняющего Ветер, в тщетной попытке добраться до своих железных коробок, я наслаждаюсь. Шкура моя залита кровью, я пью кровь из умирающих и мёртвых, я отсекаю головы от тел и играюсь с бессмысленными шарами, в которых ещё несколько секунд теплится жизнь.
Кровь! Кровь! Кровь!
Я насыщаясь, выгрызая куски плоти прямо из бегущих. Пронизанные отчаянием вопли заставляют меня внутренне хохотать, что оборачивается хриплым рычанием, доводящим моих друзей по Ночной Игре до безумия. Я догоняю какую-то жалкую тварь, посмевшую пародировать образ Богини, и двумя быстрыми взмахами лап вырываю оба её глаза, оставляя на их месте зияющие дыры. Она падает и больше не смеет убегать от своей судьбы, лишь мелко дрожит и глухо рыдает. Я склоняюсь над ней и выпиваю кровь, скопившуюся в ямочках опустошённых глазниц. Вкусно! Одним быстрым ударом я вырываю сердце из этого куска мяса.
Кровавая пелена медленно сходит с моих глаз, и я понимаю, что первый раунд нашей Игры завершён. Вокруг задорно пощёлкивающего костра осталось лежать по двое из каждой тройки - сегодня я быстрее, чем обычно. Теперь осталось лишь выбрать лучшие сердца, и можно поохотиться в чаще на выживших. Я подхожу к мощному телу и в несколько ударов когтями отделяю от него голову и конечности, распарываю брюхо и вырываю внутренности. Все, кроме сердца - такого большого и вкусного на вид. Затем я вырываю ещё несколько сердец из тех тел, что лучше пахнут и вкуснее на вид. Пока я ношу в зубах сердца от одного тела к другому, складывая добычу в распотрошённую тушку, где они будут покойны под защитой рёбер, я наслаждаюсь мелодичными звуками, с которыми капельки крови скатываются с моей шкуры и из моей пасти, рассекают воздух и падают на землю. Розовый туман вновь наползает на меня, и я начинаю терять контроль над собой. Десять сердец необходимо выдрать из тех, кто оказался ловок и смог убежать. Я с воем бросаюсь в чащу, выпуская на волю все свои древние инстинкты ловца.
Плохо помню, что происходило. Лишь обрывочные воспоминания, как я развлекался со своими любимыми игрушками, заставляя их умирать от страха. Как слизывал кровь с листьев подорожника, наслаждаясь каждой капелькой. Натруженные мышцы приятно ноют, возвещая о том, что Охота удалась на славу. Есть чем гордиться.
Я собираю дары для Любимой в одну кучу, и рядом сажаю свой подарок Богине - очень аппетитную на вкус маленькую девочку. Последняя из выживших, чуть не умершая от страха, казалось понимала моё рычание, слушаясь беспрекословно того, кто оставил её жизнь. Чудный аромат - смесь страха, молодости и вкусноты душевной. Царский дар, достойный моей Царицы.
Я доволен и удовлетворён, но долг мой - заботиться о том, что исполнялись Её желания, и я спешу назад.
В кончиках лап появляется тянущая и ленивая усталость. Проклятье! Скоро рассвет... надо торопиться. Взглядом я заставляю девчушку уцепиться покрепче в окровавленные рёбра и начинаю тащить тело по дороге ещё быстрее. Скорее! Скорее! Госпожа не должна ожидать даров!
Я рывками тащу тело, напрягая всю свою мощь. Но проклятое солнце уже просыпается где-то там, за горизонтом, и силы мои начинают таять. В моём рыке, будящем лесных зверей раньше срока, раздражение и бешенство. Я успею! Я прорвусь! Ничто не остановит меня, если речь идёт о жертве для Богини. Даже рассвет мне не помешает!
Успел. Остаётся лишь несколько минут, и я снова превращусь в тень до следующей ночи. Солнечные лучи уже ищут меня, но время ещё есть.
Я любуюсь своей Возлюбленной, поедающей принесённые мною сердца, высасывающей из них карминовую влагу, достойную царского стола. Её прекрасные груди, залитые кровью, так чертовски соблазнительны... Мои когти от сиюминутного бешенства впиваются в землю. Как я хочу обладать Ею, Хоть раз вкусить сполна Её ласку... Но время ещё не пришло, и мне остаётся лишь любоваться райской картиной оставшиеся до появления солнца мгновения.
Рубиновые узоры, чёрные шкуры, звёздно-белая кожа, волосы цвета хлебных колосьев... Невыносимо прекрасна. С каким наслаждением я буду рвать любого, кто посмеет лишь подумать о том, чтобы отнять у меня мою Любовь.
Солнце вот-вот найдёт меня, и приходится оставлять свою госпожу наедине с её трапезой. Но я знаю, что она довольна мной, и потому ухожу достойно.
Какая жалость, что я не увижу расправы над человеческим детёнышем, огромными глазами наблюдавшим за поеданием сердец. Но я сам виноват - слишком долго провозился...
Я исчезаю, наслаждаясь застывшим перед глазами образом гибкого стана моей Возлюбленной и отчаянными воплями малютки, пожираемой заживо.
Проклятый солнечный диск, я ненавижу тебя. Когда-нибудь я до тебя доберусь... Чёртова кругляшка, гореть тебе чёрным пламенем...

Я отряхиваюсь от росы и расправляю иголки. Пора искать уютное местечко и пищу - чтобы дожить до заката, небольшому ёжику в лесу не стоит терять осторожности...

Оборотень мне понравился. неожиданный конец, аж смешно. люблю такое.